Белый, как снег. Салла Симукка

Хотелось бы, чтобы новая знакомая приступила к делу, но при этом не спешила.

      Как будто прочитав ее мысли, Зеленка продолжила:

      – Когда я была совсем маленькой, мама не соглашалась рассказывать мне об отце, хотя я уверена, что своими вопросами и разговорами сводила ее с ума. Она лишь повторяла: нет у тебя отца. Я знала, что это ложь. У всех должен быть отец. Когда мне исполнилось десять лет, мать усадила меня рядом с собою и заговорила о папе. Она рассказала, что летом одиннадцать лет назад она познакомилась с туристом. Мужчина был из Финляндии и говорил по-шведски. Его звали Петер Андерссон.

      Белоснежке вновь стало холодно, хотя жара окутывала ее, как плед, со всех сторон. Она инстинктивно начала искать в лице Зеленки черты своего отца. Есть ли что-то знакомое в этом прямом, узком носе? В темных бровях? В форме подбородка? Иногда ей казалось, что лицо отца мелькало перед лицом Зеленки, но затем этот вид исчезал.

      – Мама говорила, что роман был коротким, но пылким. У него была жена в Финляндии. Я получилась случайно, но когда мама заметила, что беременна, она решила меня оставить. Мужчине, моему отцу, на этой стадии она ничего не рассказала. Лишь когда мне исполнилось два года, мама отправила ему мою фотографию.

      Зеленка помолчала секунду и сделала большой глоток воды. Белоснежке казалось, что она сидит на качающемся стуле. Она слушала слова Зеленки, но ей было сложно воспринимать их смысл. У отца вторая дочь. Здесь. Ее старшая сестра.

      – Отец хотел бы встретиться со мной, но мама запрещала. Много лет он слал письма, открытки, фотографии, маленькие подарки, деньги… Мама никак не отвечала. Отправлений стало все меньше, потому что не было никакого отклика. Наконец, они закончились. Мама рассказала мне об отце, но не об этих письмах. Я сама их нашла, когда мне было двенадцать. Мама прятала их в коробке в шкафу за простынями. Я успела лишь чуть-чуть их проглядеть, поскольку в этот момент мама вошла в комнату. Она пришла в ярость. По ее мнению, я стала копаться в ее вещах у нее за спиной. Она вырвала у меня коробку и вытряхнула ее содержимое в камин. Сожгла все. Я проплакала тогда весь вечер.

      Зеленка говорила ровным, тонким голоском, но дрожание ее рук показывало, что рассказ дается ей непросто. Потом она снова замолчала, не зная, что рассказывать дальше.

      Рядом с ними кучковалась группа итальянских школьников. Мальчишки хлебали колу и соревновались, кто круче всех рыгнет. Американская супружеская пара громко сетовала на то, как трудно переводить евро в доллары, чтобы понять, что и сколько на самом деле стоит. Белоснежка все отмечала, но ей казалось, что голоса идут откуда-то издалека, из другого измерения.

      Рассказ Зеленки явился кусочком головоломки, который встал на свое место именно в то окошко, которое тревожило Белоснежку столько, сколько она себя помнит. Она всегда знала, чувствовала, ощущала, что в ее семье что-то скрывалось. Что-то значительное, о чем не говорили, но что так густо обволакивало дом, что становилось трудно дышать. Натянутость поведения отца. Грустные, заплаканные глаза мамы. Беседы, которые прекращались, стоило Белоснежке приблизиться.

      Все же ей было трудно представить отца вот таким. Петер Андерссон