Точка замерзания крови. Андрей Дышев

предупредил лысый.

      Я застыл, как скульптура, и сразу позабыл о ноющей ноге. Молодец, подумал я о лысом, умеет убеждать.

      Открылась дверь. Кто-то неслышно зашел в вестибюль. Я слышал учащенное дыхание за своей спиной.

      – Быстрей! – крикнул лысый, поторапливая заложника.

      И вдруг я почувствовал, как кто-то обхватил меня за шею руками, и в затылок ткнулись теплые и влажные губы:

      – O, mein Gott, Stas, helfen Sie mir bitte![2]

      Так и знал. Илона!

      3

      Стены вновь содрогнулись от выстрелов. Мэд пронзительно запищала и упала на колени, прижимаясь лицом к моим ногам.

      – Стоять!! – закричал лысый. – Убью, как тараканов! Еще одно движение!

      Мне впервые стало страшно. Я поднял руки над головой и, не решаясь обернуться, сказал:

      – Не стреляй! Она не понимает. У нее истерика.

      Мэд, согнувшись, словно над могилой любимого человека, громко всхлипывала и все не отпускала мои ноги. Я скосил глаза и посмотрел на нее. Салатового цвета рюкзачок за ее плечами дрожал, будто в нем сидело перепуганное живое существо. Белый пышный бубон, венчающий вязаную шапочку, удлиненную по моде, касался пола и был похож на сорванную астру. Меня шокировал не столько выстрел, сколько вид этой несчастной, перепуганной до смерти немки, униженно обнимающей мне ноги.

      – Что значит, не понимает? – после паузы спросил лысый. – Не русская?

      Я осторожно повернулся к нему лицо.

      – Она немка.

      – Из Германии?

      – Да.

      – Очень хорошо, – ответил лысый, медленно опуская ствол автомата и встряхивая едва ли не теряющую сознание женщину в кожаном плаще. – Это замечательно… Веди сюда свою немку. Я научу ее русской разговорной речи… Эй, мамзель! Хэндыхох!

      Мэд опять заскулила и до боли вцепилась ногтями в мои ноги. Я попытался поднять ее на ноги.

      – Послушай, – сказал я, – может, отпустишь иностранку? Тебе что, наших мало?

      – Заткнись, – посоветовал лысый. – Делай, что говорю.

      Я присел на корточки и взял девушку за плечи.

      – Илона, вставай, ауфштеен! – бормотал я какую-то ахинею. – Не надо ничего бояться, все зер гут. Твой гроссфатер уже заждался тебя.

      Я с трудом заставил ее встать. Бледное, лишенное какой-либо косметики лицо девушки было мокрым от слез. Красная болоньевая курточка на гагачьем пуху в нескольких местах была выпачкана то ли в мазуте, то ли в саже. От одежды шел сильный запах бензина. Немка прижимала сжатые в кулаки руки к груди, отрицательно качала головой и отказывалась отойти от меня даже на полшага.

      – Nein, nein, – бормотала она, боясь поднять голову и взглянуть на лысого. – Ich habe Angst vor ihm[3].

      Мне пришлось повести ее к лестнице силой. Мэд, как кошка на руках хозяина, который вышел к шумной и оживленной дорожной магистрали, все пыталась спрятать лицо у меня на груди. Она передвигалась бочком, лысый наводил на нее едва ли не мистический ужас, и чем ближе мы подходили к нему, тем сильнее она прижималась ко мне. Я был единственным

2

Господи, Стас! Помогите мне пожалуйста! (Здесь и далее перевод с немецкого).

3

Нет, я боюсь его. Он меня убьет.