Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст. Сборник статей

в качественно большей степени и представляла собой «децентрализованный метод принуждения и повсеместный волюнтаризм как среди жертв, так и среди палачей». И снова взгляд на ГУЛАГ в сопоставительном аспекте приводит нас к размышлениям о более широком характере сталинизма. Также возникают вопросы о десятилетиях формирования китайского коммунизма, учитывая, что китайско-советская межнациональная и сравнительная история остается, по языковым и историографическим причинам, почти неосвещенной.

      Сонгмин Чо предлагает еще более оригинальный, поистине уникальный подход к лагерям Северной Кореи в сравнении с советским опытом. Система лагерей тюремного режима в Северной Корее сохранилась по сей день, и на данный момент она существует примерно вдвое дольше, чем ее советская предшественница. Хотя некоторые документы первых послевоенных лет в Северной Корее доступны ученым, большая часть информации об этом крайне засекреченном и изолированном режиме исходит из свидетельств тех, кто бежал из страны. Чо сопоставляет то, что известно о северокорейских лагерях, с историей советского ГУЛАГа. Хотя его подход вынужденно является одновременно синтетическим и компаративным, Чо приводит некоторые интересные описания того, как советская модель влияла на северокорейцев. Когда в 1945 году Москва создала коммунистическое правительство в Пхеньяне и направила туда консультативную группу, в ее состав входили сотрудники советской службы безопасности и уроженец Советского Союза, начальник службы безопасности Северной Кореи Пан Хак Се, сыгравший в последующие годы первостепенную роль в создании северокорейских лагерей. В конце концов Чо приходит к выводу, что экономическая роль северокорейских лагерей была гораздо скромнее, чем в условиях сталинской системы. Система северокорейских лагерей также, возможно, отклонилась от советской модели в результате семейных принципов идеологии чучхе.

      Глава Джудит Пэллот о наследии ГУЛАГа в постсоветской пенитенциарной системе Российской Федерации может послужить достойным эпилогом ко всей книге, поскольку она дает нам инструменты для анализа преемственности в российский пенитенциарной практике, начавшейся в 1917 году и сохранившейся после 1991 года. Давний интерес автора к пространственному перемещению как форме наказания напрямую связан с главой Бира об институте сибирской ссылки, поскольку граница между ссылкой и тюремным заключением была размыта задолго до большевистской революции. Коллективизм, включая совместное проживание и самоорганизацию заключенных под надзором администрации как основу группового управления, можно возвести к принципу круговой поруки, который был важной чертой российского крепостничества. Российские режимы тюремного заключения были «жесткими» – понятие, которому Пэллот дает толкование и в абсолютном, и в сопоставительном смысле, – и до 1917-го, и после 1991 года. Но Пэллот ясно дает понять, что специфическое «географическое разделение труда», характерное для современной российской