Школония. Медина Мирай

и не думая ни о чем другом, кроме как о бегстве. Страх заглушал все звуки вокруг.

      Но вдруг коляска остановилась. Не по моей воле. Кресло не ехало. Даже когда услышал над собой тяжелое дыхание и учуял тяжелый запах мужского одеколона, я все еще отказывался верить, что меня поймали. Главарь сжимал спинку кресла жилистыми руками, на тыльной стороне правой ладони было вытатуировано «ШМИТ».

      – Попался, красавчик! – победно сказал он и потащил кресло вместе со мной обратно в переулок.

      На это потребовались считаные секунды. Ожидание расправы было страшнее, чем сама расправа. Я никак не мог подготовиться к тому, что вот-вот должно было произойти. Тело тряслось, на глазах выступили слезы и, умей я говорить, начал бы молить отпустить меня и пополз бы домой.

      Я кричал, но на улице не было видно людей, а если кто и слышал меня, то сам бежал подальше, ибо знал, что вмешиваться – себе дороже.

      Не желая мириться со своей судьбой, я оттолкнулся от спинки кресла, подался вперед и упал. Протянутые вперед руки защитили лицо от встречи с асфальтом, но сами заныли от боли. Я до крови содрал локти, но пытался отползти от обидчиков. Преодолев всего жалкий метр, содрал еще и колени, но заметил это лишь тогда, когда предводитель «ШМИТ» схватил меня за лодыжки и потащил обратно, громко смеясь.

      – Какой жалкий!

      По щекам размазались слезы. Довольные лица преступников расплывались перед глазами.

      Боже, за что? Что им нужно от меня? Они убьют меня как свидетеля их жестокой расправы?

      Так меня протащили до самого переулка. Подбородок и губы щипало от ссадин. Запах табака, привкус собственной крови и соленых слез, широкие улыбки, смешки и вульгарные словечки доводили до дрожи. До истерики. До животного страха. В тот момент я понял, что он может убить меня даже раньше, чем преступники. Я прекратил сопротивляться и стал отсчитывать последние секунды жизни.

      Один из громил катил мое инвалидное кресло.

      – Ну, – протянул их главарь, – денег у него явно нет, да и кресло это не продать – рухлядь. Толь? – На его лице заиграла ухмылка.

      Так называемый Толя – густо заросший громила среднего телосложения – плюнул, подхватил мое кресло и со всей силы ударил его о стену. Потом еще раз, и еще. Лязгающий звук резал уши и не прекращался до тех пор, пока от моего любимого и единственного кресла не осталась кучка покореженного металла.

      Теперь мне точно от них не сбежать.

      Меня прижали к земле. Один из мужчин заломил мне руки за спину и сжал их так, что кисти онемели. Я пытался двигать пальцами, чтобы восстановить кровоток, но не чувствовал ничего, кроме покалывания.

      Рядом со мной лежал парень. Кажется, он не дышал. На вид ему было лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Черт лица я не запомнил – да и разглядывать было нечего: все было все в крови, нижняя губа раздулась, глаза заплыли, нос разбит.

      Я поднял полные слез глаза на главаря. Все плыло, но я все же разглядел некоторые его черты: мощные руки и грудь, обтянутые черной рубашкой, черные джинсы, сигарета, торчащая