Истинная правда. Языки средневекового правосудия. Ольга Тогоева

отдельные судебные казусы были призваны проиллюстрировать силу королевского законодательства в самых различных сферах общественной жизни: в борьбе с проституцией, в прекращении частных вооруженных конфликтов, в восстановлении разоренных войной парижских виноградников, etc.[17]

      Традиция изучения регистра Шатле неразрывно связана с особенностями французской школы истории права, к которой следует отнести и работы некоторых иностранных ученых, в силу своих научных интересов подвергшихся волей или неволей ее сильному влиянию. Она также связана с общими принципами прочтения и использования таких специфических источников по истории Средневековья как документы судебной практики. Приступая к изучению подобных текстов – будь то письма о помиловании (lettres de rémission), протоколы заседаний (procès-verbaux) или приговоры (arrêts) – первое, что всегда отмечали ученые-медиевисты, это их серийный характер. К такому восприятию подталкивала сама традиция составления регистров, те функции по кодификации права, которые на них возлагались. Отдельные по сути своей документы понимались как нечто единое, предполагающее изучение en masse. Такой подход почти автоматически приводил к тому, что исследователь, иногда сам того не замечая, а чаще всего полностью отдавая себе в этом отчет, оказывался в состоянии выделить лишь нечто более или менее типичное, повторяющееся – то, что всегда лежало на поверхности. Именно так изучались особенности процессов над ведьмами[18], изворотливость составителей писем о помиловании[19] или, к примеру, общая направленность папского судопроизводства[20]. Подобные макроисследования ни в коем случае нельзя оценивать негативно, они нормальны и закономерны с точки зрения тех задач, которые ставят перед собой их авторы.

      Что же касается непосредственно регистра Шатле, то число ученых, обращавшихся к нему в своих работах весьма велико, однако я остановлюсь лишь на двух из них, поскольку только они сделали этот источник основным для своих исследований. Польский историк Бронислав Геремек, первым, по большому счету, введший сборник Алома Кашмаре в современный научный оборот, использовал его для построения собственной теории «маргинальности»[21]. Неверно оценивая регистр как серийный источник (а не как авторскую выборку), он сделал упор на его типичности и провел знак равенства между средневековым миром преступности и низами общества, между правонарушителями и маргиналами. Столь общая постановка проблемы не позволила Б. Геремеку выделить такое очевидное направление исследования, как анализ социального происхождения каждого из героев Алома Кашмаре, что могло бы навести его на диаметрально противоположные выводы.

      Французская исследовательница Клод Говар, обратившаяся к регистру Шатле через 15 лет после выхода в свет «Маргиналов»[22], совершенно справедливо критиковала их автора за ошибочную оценку характера данного источника. Однако в том, что касается социальной истории, она недалеко ушла

17

Подробнее см. ниже: Глава 8. «Выбор Соломона».

18

Soman A. Sorcellerie et justice criminelle: le Parlement de Paris (XVIe – XVIIIe siècles). L., 1992.

19

Davis N.Z. Pour sauver sa vie. Les récits de pardon au XVIe siècle. P., 1988; Gauvard C. «De grace especial».

20

Chiffoleau J. Les justices du Pape. Delinquance et criminalité dans la region d’Avignon au XIVe siècle. P., 1984.

21

Geremek Br. Les marginaux parisiens aux XIVe et XVe siècles. P., 1991 (11976).

22

Gauvard C. «De grace especial».