Покорители мира. Элеонора Кременская

спросил я.

      – Кормятся они так! – закричал, будто глухому, неугомонный Серафим. – Лавку держат в центре города, продают кружева иностранным туристам!

      И он для пущей убедительности потряс Феодосию за руки, призывая меня хорошенько рассмотреть ее ладони.

      Я уважительно пожал ее пальчики, оказавшиеся хрупкими, такими маленькими и тонюсенькими, что куда там коклюшками орудовать!

      Следующим в очереди был Лука, маленький малыш с большой головой, оттопыренными ушами и лаконичной прической – ежиком.

      Лука застенчиво улыбнулся, но ничего не сказал. За него принялся рассказывать Серафим.

      – Он у нас молчун! – жестикулировал энергичный оратор. – И еще реставратор! Вместе с родителями в антикварном магазине трудится, чистит, паяет старые самовары, промывает почернелые иконы. Мечтает после школы поступить в художественное училище, ведь верно, Лука?

      Лука тут же поспешно закивал и, устыдившись устремленных на него взоров, скрылся за спинами своих товарищей.

      Далее, я со все более нарастающим изумлением вслушивался в звучание старорусских, давным-давно вышедших из обихода, будто инопланетных имен и всматривался в простые курносые лица русских ребят. Мне подавали руки, кланялись передо мной и приседали в реверансе. И как же было жалко всех этих Иустинианий, Харитонов, Дионисиев, Фекл, Варфоломеев! Всю жизнь с такими именами! Детям своим дать такие отчества!..

      Впрочем, ребята вроде как понимали необыкновенную сложность своей судьбы и потому, наверное, относились друг к другу уважительно, не обзывались, не коверкали имен.

      В обыкновенной школе, скорее всего Феодосию оскорбили бы, обозвав Федькой. И не исключено, что эта Федька так бы и перешла дальше, в институт и на работу. А уж о Серафиме и говорить нечего, человеку с таким невероятным именем плохо пришлось бы посреди циничной и распущенной толпы нынешних школяров.

      – Ну, а ты? – обратился я к нему, когда последний в очереди одноклассников заявил мне, что он после занятий в школе лепит фигурки из глины, затем обжигает в печи, расписывает красками и выставляет для продажи в магазине сувениров, что держит его семья.

      – Я? – удивился Серафим, глядя на меня с полным непониманием, и повторил. – Я?!

      В этом его «Я?!» прозвучало нарастающее как? Неужели нашелся человек, не имеющий представления о роде его занятий?!

      За задохнувшегося в изумлении Серафима ответила вежливая Феодосия:

      – Он сын священника, – заговорщицки подмигнула мне она, – ему труднее любого из нас.

      – Почему? – сглупил я.

      Лучше бы я ничего не спрашивал, вокруг тут же загудели возмущенные моею неосведомленностью, ребята.

      А Феодосия принялась загибать передо мной пальцы:

      – Он в церковном хоре поет, раз! – и загнула первый палец.

      – С подносом для приношений по храму ходит, два! – и загнула второй палец.

      – Каждое воскресенье выносит на паперть