Учебник рисования. Том 2. Максим Кантор

с Карлом Андрэ тоже.

      – Безусловно.

      – Квадратики только кажутся одинаковыми, а вообще они все разные – не так ли?

      – О да!

      – У Мондриана – желтые и красные, а у Кляйна – голубые, я прав, не так ли?

      – А у Пинкисевича – серые.

      – А у Малевича – черные. Это о чем-нибудь говорит, полагаю.

      – Несомненно.

      – Скорее всего, – сказал барон, – о терпимости общества к разным квадратам.

      – То есть к разным точкам зрения, к полярным убеждениям.

      – Один квадрат непохож на другой, – задумчиво сказал барон.

      – Это воплощение принципов плюрализма, – заметил Гриша.

      – Каким цветом хочу, таким квадрат и закрашу, – обобщил барон.

      – Поразительно, как много можно сказать одним квадратом! – сказал Гриша.

      – Не правда ли? И деликатно, без деклараций.

      – Можно написать тома.

      – А мы еще не рассмотрели треугольников.

      – Это отдельная тема!

      – Ха-ха, – сказал барон, – забавно, что Гитлер считал кубизм изобретением большевиков. Что бы он сказал, глядя на Карла Андрэ?

      – Объявил бы его представителем дегенеративного искусства? – придал Гриша остроту разговору. Он давно понял, что умеренное осуждение фашизма в Германии уместно, важно не перегибать палку. Сказал – и остановись. Не тебе судить о чужих порядках. Спросить – можно.

      – Дегенеративным искусством? – барон поднял брови. – Вряд ли. Все-таки у Америки много ракет.

      – Тогда Пинкисевича бы объявили дегенератом, это уж точно.

      – Пинкиссеффитч? Надеюсь, я правильно произношу это русское имя. Возможно. Да, его, возможно, и объявили бы дегенератом. – Барон задумался.

      – Те времена, слава богу, прошли, – сказал Гузкин.

      – Да, – задумчиво сказал барон, – прошли. Любопытно, что делает сейчас Сара Малатеста?

      Гриша расстался с Сарой час назад и мог ответить на этот вопрос, но он промолчал.

      – Такое разнообразие квадратов, – сказал барон фон Майзель, – возможно только в свободном обществе.

      – Безусловно, – сказал Гриша.

      – Именно потому, что каждый может рисовать квадраты как хочет, мы являемся свободным миром, – и барон объяснил Грише, что вдохновляется разнообразием квадратиков, когда определяет сферы интересов компании. Гриша слушал его и кивал. Некая мысль не давала ему покоя, он никак не мог додумать ее до конца: если разнообразие квадратов – признак свободного общества, то самый главный квадрат, черный квадрат – является ли он символом демократии? Вероятно, он вбирает в себя всю последующую полифонию (или содержит эту полифонию в неразвернутом виде). Этот черный квадрат, думал Гузкин, есть прасимвол демократического плюрализма. Но если так, то почему он такой черный и несимпатичный? А чертежи будущих зданий, обязаны они быть красивыми? А планы сражений? Скорее всего, черный квадрат и не символ даже, но нечто большее (Гриша припомнил беседы с Кузиным) – а именно проект демократии. Гриша почти сформулировал про себя