Семилетняя война. Как Россия решала судьбы Европы. Андрей Болотов

чужу-дальну на сторонушку,

      На чужу-дальну незнакомую.

      Раздувалися знамена белые:

      Наперед идут новокорпусны,

      Впереди везут артиллерию,

      Позади едет сильна конница,

      Славна конница кирасирская.

      Уж как все веселы идут,

      Веселы идут, принапудрены…

      Почти так всё и было в начале похода. По части пудры авторы нисколько не преувеличили. Маршировали как по Марсову полю. Торжественные, но и встревоженные.

      Вот ведь беда: молва о непобедимом немецком воинстве перешла в фольклор и охватила солдат… Даже седоусые ветераны шли, как на убой, не верили в собственные силы, воевать не желали. Даже народные песни, посвящённые противостоянию с пруссаками, получались жалостливые и унылые:

      Не былиночка во чистом поле зашаталася —

      Зашатался же, загулялся же удал добрый молодец

      В одной тоненькой коленкоровой беленькой рубашечке

      Да во красненькой он во своей во черкесочке.

      У черкесочки назад полушки были призатыканы,

      Басурманскою кровью злою они призабрызганы.

      Увидала его родимая матушка из высокого терема:

      «Ты, дитя ли мое, мое дитятко, дитя мое милое?

      Ты зачем, на что, мое дитятко, пьяно напиваешься,

      По черной-то грязи, мое дитятко, ты валяешься?»

      «О ты, мать ли моя, матушка родимая!

      Я не сам-то собой, моя матушка, пьяно напивался:

      Напоил-то меня, моя матушка, прусской король,

      Напоил-то меня тремя пойлами, всеми тремя разными:

      Как и первое его поилице – свинцова пуля,

      Как второе его поилице – пика острая,

      Как и третье его поилице – шашка острая,

      Шашка острая, отпущенная,

      Для меня-то, доброго молодца,

      эти поилица приготовлены, насычены,

      Эти поилица были для меня разные,

      К ретиву-то серди были больные.

      Развеять такой гипноз может только победный опыт – это Румянцев хорошо понимал. С офицерами он общался дружелюбно, но и не без строгости. Вокруг него уже в Прибалтике, в затянувшейся прелюдии похода, создавалась истинно армейская атмосфера.

      Накануне назначения в армию, которой предстоял прусский поход, Румянцев шутил на дружеской пирушке, отмечая генеральский патент. В феврале 1756-го он прибыл в Ревель – в Лифляндскую дивизию. Но в мае формирование армии продолжилось в Риге. Румянцев занялся формированием гренадерских рот – и показал редкую придирчивость и преданность службе. «Поручики Семен Дятков – стар, Савин Теглев – слаб, подпоручик Михайла Ильянин – мал, рядовые: Пахом Беляев, Василий Филипьев, Козьма Уткин… – слабы, а солдаты второй и третьей шеренги малы и в том полку, следственно, быть неспособны», – выговаривает Румянцев командиру Нарвского полка, из гренадерских рот которого следовало сформировать новый полк. Он вникает в мелочи, заботится об амуниции, о снаряжении солдата: «На