Маньчжурские стрелки. Богдан Сушинский

которые у него имеются по группе кадетов школы СС, которых готовили для работы в Маньчжурии, по посольству Маньчжоу-Го, японской агентуре и русской белоказачьей эмиграции во главе с генералом Семеновым.

      – Это имя не раз всплывало во время вашей встречи с генералом Красновым, – напомнил своему шефу Родль.

      – Русские фамилии я запоминаю еще труднее, нежели японские.

      – И все же одно из них стоило бы вспомнить, – посоветовал адъютант. – Речь идет о японском военном атташе генерале Комацу[7]. Если прикажете, я готов…

      – Подобного приказа не последует до тех пор, пока не прояснится цель наших маньчжурских блужданий.

      – Тем более что японцы очень подозрительно относятся к любому проявлению нашей разведкой интереса к Маньчжурии, или к Тибету.

      3

      В одной из газетных статей, которые рекомендовал Курбатову для чтения инструктор диверсионной школы «Асано», о бойцах диверсионной группы Скорцени было сказано, что «первый диверсант рейха» подбирал и приближал к себе не только «истинных профессионалов войны, которые умело и храбро делали свое солдатское дело». Нет, он предпочитал идти на задание только с теми, кого считал еще и романтиками… войны, кто сумел воспитать в себе этот дьявольский романтизм.

      О статье этой Курбатов вспомнил сейчас не случайно: в свое время она позволила ротмистру взглянуть на себя как бы со стороны, а главное, сформировать в своем представлении идеал солдата, тот идеал – истинного профессионала и романтика войны, к которому он теперь стремился. Именно в этом идеале князь нашел объяснение всему тому «фронтовому безумию», как именовал его командир группы Гранчицкий, которое подталкивало его к осуществлению совершенно невероятных поступков. Гранчицкий тоже был лихачом, но осознавал, что его лихачество не может быть подкреплено той силой и яростью, той мощью нервов и тем холодом рассудка, которыми оно подкрепляется у князя Курбатова.

      – И все же я видел какого-то человека, – вдруг опять донесся до ротмистра тонкий, почти детский голосок.

      – Да ни черта ты, корешок, не видел! – раздраженно парировал ему простуженный и тоже неокрепший баритон. – Показалось, и все тут. Возвращаться надобно.

      – А если это диверсант? Что тогда?

      – Если диверсант, то давно за кордон ушел. Ты же не собираешься преследовать его до самого Пекина?

      – Так ведь могут спросить, товарищ сержант, почему не стреляли, не попытались задержать.

      Сержант не ответил; вопрос и в самом деле был не из простых.

      «Наконец-то на арене появились достойные противники, – поиграл желваками Курбатов, сжимая в левой руке пистолет, а в правой нож. – Так что принимай бой, гладиатор!».

      Преследователи были где-то рядом, за плоской, похожей на изодранный штормами парус, скалой. Как раз в том месте, где узкая, блуждающая между валунами звериная тропа описывала большую дугу, по которой пограничникам или охотникам, – кто бы они там ни были

7

Японским военным атташе в рейхе действительно был генерал-майор Комацу, зарекомендовавший себя последовательным сторонником германо-японского военного и разведывательного сотрудничества. Комацу поддерживал довольно тесные, доверительные связи с начальником Управления внешней разведки РСХА бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом.