Граница безмолвия. Богдан Сушинский

немыслимым чудом.

      Вот и сейчас, стоя у возведенной на краю мыса дозорной вышки, старшина Ордаш прошелся биноклем по седловине островного хребта, по раковине распадка; надолго задержал взгляд на высоком крыльце фактории и на выложенном из черного камня бассейнчике, вода из которого парующим ручейком стекала прибрежной крутизной, сотворяя у самой кромки небольшой гейзерный водопад. Этот дом с мезонином и этот островок представали в сознании Ордаша почти невероятным для этих краев проявлением цивилизации; островком мечты, попасть на который значило то же самое, что пройтись приморскими улочками Одессы или взлелеянного в мечтах Остапа Бендера заокеанского Рио-де-Жанейро.

      – Что, старшина, ностальгия замучила? Опять грезятся одесские миражи?

      – Так точно, товарищ старший лейтенант, – ответил Ордаш, с трудом отрывая взгляд от островного дворца-фактории.

      – Понятно: «Одесса-мама», столица мира и все такое прочее… Словом, заразил ты меня, старшина, Одессой. В первый же отпуск еду туда, чтобы провести его на лучшем пляже, просаживая деньги в лучших пивных Одессы и, конечно же, в окружении жгучих, ветрами морскими просоленных рыбачек.

      Ордаш едва заметно улыбнулся и согласно кивнул. Он всегда охотно присоединялся к подобным фантазиям.

      – Хватило бы денег, товарищ старший лейтенант, а рыбачек там на всех хватит.

      – Не нагнетай, старшина. – На заставе знали, что выражение «Не нагнетай атмосферу», или просто: «Не нагнетай» – служило в устах начзаставы высшей степенью умиротворения своих подчиненных, услышав которое, спорить с командиром уже не имело смысла, да никто и не решался.

      – И все же послушайтесь моего совета: если где-то и стоит проводить свой офицерский отпуск, то, конечно же, в Одессе.

      Однако старшина знал то, что неведомо было никому иному на этой заставе: уже два свои отпуска Загревский проводил в ближайшем селении Чегорда, за двести километров южнее заставы, – в глухом, таежном и насквозь пропитом. Объяснялось это просто: в поселке у него завелась какая-то женщина, из русских, местная учительница и «по совместительству» учительская вдова.

      Существовала ли такая вдовушка на самом деле, Ордаш не знал. Зато ему известно было кое-что другое. В тридцать седьмом почти все офицеры пограничного отряда, в котором Загревский служил на границе с финнами, были арестованы энкавэдистами как враги народа и расстреляны. Такая же судьба ожидала и Загревского, но его спас командир отряда. Предупрежденный кем-то из Ленинграда, из штаба погранокруга, он срочно обвинил Загревского в пьянстве и дебоше, после чего добился его перевода на далекую горную заставу на Алтае, откуда через какое-то время «ссыльный» почему-то был переброшен сюда, на эту «дикую» северную заставу.

      Кто-то там, в штабе, подсказал подполковнику, что офицеров, замеченных в пьянстве, радетели мировой революции из НКВД, как правило, не арестовывают. А если и сажают, то уже не как врагов народа, а значит, не расстреливают и дают меньшие сроки, оставляя надежду