VHS. Леба Вафельникова

      по-литовски комната – kambarys

      демон утренний – покажись

      на плите закипает рис

      просыпаюсь во льдах закована

      и не мамонт, и не диплодок

      (демон утренний скалит рот)

      поджимающей пальцы ног

      не почувствовать больше холода.

      в голове зеленеет медь,

      продолжая мерно звенеть,

      а на сердце – дай бог, чтоб треть

      от всего, чего было святого.

      снова прячу в руки лицо:

      под горячим дремотным венцом

      пара дюжин слепых кузнецов

      мне вбивают в виски веру….

      знаешь, как сахарят карамель?

      отрезают весь чёрствый апрель,

      черствевевший во влаге земель,

      измельчают и сыпят по банкам.

      попадётся, бывает, кусок

      чьей-то памяти – скажем, часок, —

      и его как швырнут под окно:

      вот ещё нам чего не хватало!

      а ребёнок найдёт – порежется,

      а земля внутрь вернёт – утешится,

      карамель застывает, светится —

      слаще самого пряного месяца.

      снова прячу руку в лицо

      ну и всё

      и чего-то раньше хотелось

      VHS

      и вдруг стало так ясно так грустно:

      это как если

      сжимаешь в экран глядя горлышко пива и смотришь на фото

      они уже мёртвы

      вот эти улыбки вот эти объятья вот эти приветы и эти….аю

      ещё может смотришь на контуры слова

      и слово знакомо

      но только вот это не сделает слово хоть каплю весомым.

      ты смотришь на даты

      и в общем-то мало прошло хоть и кажется столь справедливо

      что так не живут долго. татуировкой

      под кожей картинка и это не больно.

      зуб вырвали – больно сломать руку – больно

      кот взял за плечо – тоже больно тягуче

      ключи терять – муторно карточки – муторно

      куча ленивого долгого трудного ленного

      я просто не верила.

      я просто лишь через сто лет обнаружила

      что память мою VHS-плёнками

      дарят на новый год детям как мультик

      о глупой русалке в слезах

      больше не

      я больше не верю тебе

      всё

      хорошо если ты мне скажешь о ядерной бомбе

      улыбнусь в лицо

      на улыбку о белой спине в апреле

      я размешаю

      чай

      я больше тебе не верю

      не буду замечать

      как правда красиво на небе блестело

      как масло на воде

      что стали короче

      дни и недели

      неделанья во сне

      и то что из воздуха выпали руки

      всё отдав тебе

      провинциальный

      тогда я выну из ящика все вилки все ложки все ножи

      протру их полотенцем снова и снова до блеска каждое лезвие

      в яндекс. погоде пообещают долгожданные летние дожди

      которые не разорвут духоты как ни бей ни стучи по цветному железу

      эту плёнку вокруг головы не прорвать длинным острым и даже заточенным

      может быть это фото точнее два метра смешных голубых негативов

      может я распаковывала бутерброд ближе к ночи

      но мне снова пришлось как-то вдруг замереть прекратить опрокинуться

      я не буду терпеть больше эту дурацкую странную хрень

      ты её добавляешь в еду хочешь есть её – хоть подавись на здоровье

      я лежу на кровати поверх покрывала могу хоть сейчас улететь

      хочешь в гости прийти – позови мой учебник санскрита он точно откроет

      только что тебе сделала тихий и ласковый чай

      а мне снова придётся его пить самой, глядя в улицу

      смущённые

      но что теперь стало что наступило какой ветер сложен

      и убран в карман наподобие мятных и гладких платочков

      и вот я никак не придумаю как, да и надо ли в общем

      не стряхивать пыль от вращений планет над плечами и выше.

      ты знаешь, (ты смотришь ведь я завладела немного вниманьем

      немного недолго так лучше так точно не видно

      и тот кто не слишком-то смотрит не будет над полом

      в шести сантиметрах, поднявшись за бровью.

      не будет