Два Парижа. Владимир Рудинский

не боюсь молитвы, – сказала она, – но если вам неприятно, я могу уйти…

      – Что вы, как можно… я только не ожидал…

      Я встал, ожидая, что сейчас проснусь, но сон не рассеивался.

      – Могу я предложить вам что-нибудь? Может быть, чаю? – насилу выговорил я, чувствуя нелепость происходящего, но в то же время и желание испытать, что же получится.

      – Нет, благодарю. Сейчас я ничего не могу ни есть, ни пить.

      Лидия стояла перед столом, в двух шагах от меня, и я отчетливо ее видел, несмотря на все попытки уверить себя, что это должна быть галлюцинация.

      – Вот это и есть та книга, про которую вы мне говорили? – спросила она, словно с намерением вывести меня из затруднения, указывая на случайно лежавший на столе томик Эспронседы, и ее пальцы небрежно перелистнули страницы.

      – Да, – ответил я, – внезапно идея пришла мне в голову, – прочтите кусочек вслух…

      Ее голос, музыкальный и тихий, прозвучал в моих ушах; ей открылось начало поэмы «Студент из Саламанки»:

      Era màs de media noche,

      Antiguas historias cuentan,

      Cuando en sueno y en silencio

      Lóbrega envuelta la tierra

      Los vivos muertos parecen

      Los muertos la tumba dejan…[21]

      Мне не раз приходилось преподавать испанский язык, и мое ухо четко зафиксировало сделанные ею несколько ошибок; наиболее серьезная была та, что она произнесла «сгутефт» и «вуофт» с ударением на последнем слоге, как нередко случается с людьми, привыкшими говорить по-французски. Я, однако, ее не поправил, и Лидия положила книгу обратно на стол.

      – Ну, – сказала она, – я вижу, что вы мне все-таки не особенно рады, а главное, вы устали, и я не хочу мешать вам отдохнуть. Да и мне пора…

      К моему удивлению, она не повернулась к двери, а медленно двинулась вглубь комнаты. Заднюю стену у меня почти целиком занимает большое зеркало, но глядя на него сейчас, я увидел иное. Зеркало рисовалось окном или входом, я явственно различал ярко освещенную небольшую комнату, за ней другую, где словно бы мелькали танцующие пары. Фигура Лидии скользнула туда, и через мгновение она перешла порог… Почти тотчас же в комнату за зеркалом, казавшуюся маленьким салоном, вошел мужчина… Я никогда не видел его ни до, ни после этого, но и теперь тотчас же узнал бы его при встрече.

      Высокий, смуглый, с густыми черными волосами и орлиным носом над маленькими темными усами, одетый в черное, как будто в смокинг, с несколько хищным выражением лица, он был похож на серба или болгарина; ему могло быть от тридцати до тридцати пяти лет. Он галантно склонился перед Лидией, словно приглашая ее на танец; по движениям их губ я видел, что они говорят, но звук не доходил до меня; подавая ему руку, она обернулась ко мне и приветливо и слегка лукаво улыбнулась, затем оба исчезли в глубине.

      Остолбенелый, я стоял перед освещенным входом, но мне казалось, что свет там внутри начинает тускнеть. Мной вдруг овладела дерзкая решимость и, сжав зубы, я сделал шаг вперед, в зеркало, инстинктивно зажмурившись, так как мне представилось, что сейчас я ударюсь о стекло. Но этого не произошло. Раскрыв глаза – до

21

Было позже полуночи, / Гласит старинное предание, / Когда земля окутана Зловещим сном и молчанием, / Живые кажутся мертвыми, / Мертвые покидают могилы… (исп.).