Дети рижского Дракулы. Юлия Ли

ет в конце этажа.

      Одной рукой сжимая портфель, другой он осторожно и неохотно потянулся к ручке. Но и за дверью: та-дам, бум-трам. Кажется, уронили парту. Парту со скамьей, что прибита гвоздями к полу. Надо прежде распахнуть дверь и швырнуть что-нибудь к учительской кафедре, горшок с цветком сгодится, ведь наверняка готов для Григория Львовича новый сюрприз: польется вода, посыплются откуда-то с потолка на голову старые швабры. Никакой на них управы. Дежурные надзирательницы на все готовы закрыть глаза. Проклятые гимназические порядки, позволяющие шутницам и балагуркам чувствовать себя точно на ярмарке. Базар, а не женская гимназия!

      Данилов бросил отчаянный взгляд в другой конец коридора, потом за спину, где находилось окно. За стеклом знойный ветерок трепал верхушки акаций на бульваре. А на подоконнике стоял горшок с примулой. Тяжелый. Нет, жаль такого цветка… С богом!

      И дернул дверь на себя. С закрытыми глазами шагнул в классную комнату. С закрытыми глазами сделал три шага. Ожидал холодной воды, плевков, бумажных комков, думал, поскользнется на чем-нибудь гадком. Потом сделал еще шаг. Портфель прижал к груди сильнее.

      Шум будто бы на время затих. Григорий Львович чуть приоткрыл глаза, но взглядом уперся в высокую желтую кафедру. До нее еще столько идти! Но преодолел расстояние за один вдох. Опустил портфель на столешницу и замер. Ученицы шумели, но уже не столь отчаянно. Часть, видно, любопытствовала: что же с учителем истории нынче стряслось?

      Данилов схватил мел и, сделав короткое движение к доске, написал:

      «23 мая 1901 года

      Рамсес Второй. Разгром шерданов».

      По учительской привычке он озвучил тему урока вслух.

      И эти несколько слов прозвучали призывом вернуться к собственным делам. Данилов по-прежнему не смотрел в класс, он зажмурился, ожидая следующую партию грохота. В то же мгновение – будто пощечина – что-то хлестнуло по щеке, сползло по воротнику, шлепнулось к ногам.

      Он онемел на мгновение. Глаза не открыл.

      Медленно стал расстегивать портфель. Рука нырнула внутрь, нащупала спасительную сталь револьвера. Он стал тянуть оружие вверх, и один за другим гасли голоса. Ненужный портфель упал рядом с кафедрой. Данилов, не отдавая себе отчета, отбросил его, веером до самой двери легли тетради, брошюры, бювар, брякнули об пол стальные перья.

      Стискивая челюсти и сильно сжав револьвер с обоих концов, он преломил ствол. Это был «смит-вессон» – русский «смит-вессон», между прочим, табельное оружие штабс-капитана Бриедиса. Тот вдруг вынул его вчера в кабаке, протянул при всех Данилову и просто сказал: «На, возьми, он больше мне не нужен».

      Почему отдал? Почему не нужен? Данилов не помнил, потому что так же, как и Бриедис, был сильно пьян. А оружие обнаружил в своем портфеле лишь утром.

      В кармане тужурки лежала горстка патронов, также милостиво предоставленная Бриедисом. Один за другим, как гасли голоса учениц, Григорий Львович вкладывал патроны в гнезда. Все шесть. Только напугает, и все.

      Только преподаст урок.

      Он ощутил холодок у виска, а потом щелчок у уха – взвел курок. Классная комната тонула в тишине. Наконец не страшно поднять глаз. Тридцать удивленных лиц взирали на учителя. Тридцать одинаковых гимназических коричневых платьиц с черными фартуками застыли рядками за партами. Такого послушания и единодушного молчания он не наблюдал никогда.

      Холодок у виска был так приятен после похмельного жара. Как и эта тишина, и это послушание. Пальцы вдруг судорожно сжались на гашетке…» – чуть повозив под носом карандашом, дописывала Соня. Прикрыла глаза, вдохнула, перелистнула страницу и застрочила вновь, совершенно не замечая на себе пристального взгляда учителя Данилова.

      «Неведомо, что было первым, – выводила она, закусив от усердия кончик языка, чувство торжественности поднималось из глубин груди к горлу, – дымовая завеса перед глазами или диковинное ощущение проникновения сквозь височную кость в пространство ликвора чего-то холодного и стремительного…»

      – Софья Николаевна, будьте любезны, чем это вы там заняты?

      Данилов возвышался над партой Сони и, кажется – услужливо шепнула соседка Полина, – довольно давно. Соня отложила карандаш в сторону и прикрыла ладошками страницу. Не собираясь отвечать, взглянула на учителя снизу вверх, чуть приподняв брови в вопросительно-удивленном выражении.

      – Позвольте напомнить, вы выпускаетесь в следующем месяце. И следовало бы подумать, как кончите педагогический класс. Ломоносовская гимназия дает право получить звание домашней наставницы или специалистки по истории.

      Соня понимающе кивнула. Данилов не станет снимать балла за поведение, он вообще никогда не ставил оценки ниже пятерки, не бранил, не наказывал. На его уроках девочки могли вволю сплетничать, меняться местами, глядеться в зеркальце, пока учитель бормотал про гробницы и царей.

      Ему двадцать пять, но он не выглядит на свой возраст ничуть – сам как гимназист: щуплый, низенький, немногим выше Сони, с тщательно