Вячеслав Иванов. Григорий Зобин

желанья[68].

      На примере этого четверостишия можно было увидеть один из главных принципов поэтики раннего символизма – сопряжение максимально далеких друг от друга лексико-семантических рядов и планов бытия. Его-то Соловьев, доведя до абсурда, и использовал в своих пародиях. Первая из них была основана на сочетании несочетаемого:

      Горизонты вертикальные

      В шоколадных небесах,

      Как мечты полузеркальные

      В лавровишневых лесах.

      Призрак льдины огнедышащей

      В ярком сумраке погас,

      И стоит меня не слышащий

      Гиацинтовый Пегас.

      Мандрагоры имманентные

      Зашуршали в камышах,

      А шершаво-декадентные

      Вирши в вянущих ушах[69].

      Вторая облекала в орнаментальную «цицероновскую» риторику заурядную обывательскую ситуацию, словно предвещая «монологи» Васисуалия Лоханкина:

      На небесах горят паникадила,

      А снизу – тьма.

      Ходила ты к нему иль не ходила?

      Скажи сама!

      Но не дразни гиену подозренья,

      Мышей тоски!

      Не то смотри, как леопарды мщенья

      Острят клыки!

      И не зови сову благоразумья

      Ты в эту ночь!

      Ослы терпенья и слоны раздумья

      Бежали прочь.

      Своей судьбы роди́ла крокодила

      Ты здесь сама.

      Пусть в небесах горят паникадила, —

      В могиле – тьма[70].

      Но именно Владимиру Соловьеву, от души похохотавшему над первыми шагами русских символистов, предстояло уже после смерти стать знаменем для «младших» поэтов этого направления. Его учение о Софии – Божественной Премудрости, Вечной Женственности и Мировой Душе – определило их поэтику и взгляд на предназначение искусства. Все это произойдет почти через десять лет.

      Но лишь Вячеславу Иванову суждено было пережить преображающий опыт личного общения с великим христианином, мыслителем и поэтом. Опыт, после которого прежним оставаться было уже невозможно. И встреча их, сначала заочная, а затем и лицом к лицу, вскоре состоялась.

      Дарья Михайловна, которая вопреки воле матери никогда не прекращала с бывшим супругом дружеской переписки, без ведома Вячеслава показала его стихи Владимиру Соловьеву. Тот увидел в них главное, что сам назвал «безусловной самобытностью». Он послал Иванову телеграмму, в которой высоко отзывался о его поэзии и предложил опубликовать некоторые из стихов. Вячеслав согласился. Вскоре, в 1898 и 1899 годах, в журналах «Космополис» и «Вестник Европы» Владимир Соловьев напечатал по нескольку стихотворений Вяч. Иванова. Среди них была и «Тризна Диониса», в которой слышались и тютчевские отголоски, и наследие классической филологии, и уроки Ницше, и живое переживание опыта любви через дионисийскую мистерию. Неповторимые черты и голос «мэнады» было трудно спутать с чьими-то другими.

      Зимой, порою тризн вакхальных,

      Когда

68

Соловьев Вл. Литературная критика. М., 1990. С. 153.

69

Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991. С. 194.

70

Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991. С. 194, 195.