Святослав. Болгария. Валентин Гнатюк

проклятья своим недругам, всё более убеждая себя в собственной правоте.

      От воспоминаний или оттого, что в мыслях он всем «перемыл кости», боль помалу стала утихать. «Что ж, – успокаивал себя Блуд, – и Свен тоже у князя в опале был, да снова поднялся, неужто я глупее его или менее изворотлив, это мы ещё поглядим! Я моложе, у меня запаса времени больше, поглядим, старый лис, чья сверху будет!»

      А бывший старший конюший с сыном возвращались домой. На новом подворье возник ещё больший переполох, чем когда они уезжали в Киев, большой переполох да большие слёзы. Такова женская суть: и от горя плакать, и от радости. Беляна как упала на широкую грудь Младобора, как зашлась рыданием, так и не могла никак остановиться.

      – Видно, дошли мои мольбы до грозного Перуна, – тихо шептала меж рыданиями да всхлипами Беляна, – одного ведь он у меня уже забрал в своё войско небесное, зачем же и второго, не пережить мне того, не пережить!

      Совсем растерянный, но счастливо сияющий Младобор нежно обнимал плачущую Беляну и не мог вымолвить ни слова. Всегда глядел он прежде на жену брата с плохо скрываемым очарованием и восторгом, как на диво дивное, как на богиню во плоти. А вот как провожала она его, да как обожгла поцелуем, так и не стало ему покоя – что б ни делал, всё о Беляне думал. Теперь же в слезах радости и горячем объятии вовсе растаяла чувствительная душа Младобора, и не понимал он, на каком оказался свете: в небесном ли Ирин или на земле. Не видел, как увёл отец плачущую от счастья мать, как старший из резчиков что-то тихо сказал напарнику, и тот завлёк Ярослава и Цветену, увёл их подальше к раскидистой груше, где стал ловко резать острым ножом забавные фигурки чудных зверей, а дети пытались за ним повторить.

      Когда чуть пришёл в себя от нежданного счастья молодой огнищанин, то увидел, что нет вокруг никого, только он с чуть всхлипывающей на груди Беляной. Несмотря на проделанный по жаре путь из Киева, ему не хотелось ни пить, ни есть, а только чтобы рядом вот так, как сейчас, прильнув к нему гибкой ивушкой, всегда находилась Самая Прекрасная на всём белом свете и сквозь грубое полотно рубахи слышался стук родного сердечка. Потом повернулись они и, не сговариваясь, пошли неспешно, будто поплыли прочь с подворья. Молча прошли, держась за руки, до поросшего осокой пруда и сели на корявом пне, прижавшись друг к другу и глядя на солнце, заходящее за верхушки дерев Берестянской пущи.

      – Белянушка, – нежно прошептал Младобор, как будто боялся вспугнуть севшего на цветок мотылька, – я ведь всегда любил и втайне любовался тобой, только очень боялся, а вдруг догадается кто, ты же брата моего жена…

      – Тише, – женская рука нежно коснулась губ молодца, заставив смолкнуть, – знаю всё, женщина ведь не только очами, она кожей, а более всего сердцем чувствует, а от этого виденья ничего не скроешь, молчи! Я всё по Вышеславу убивалась, а как собрались вы с отцом на войну Дунайскую, будто пелена с глаз, а может, с сердца упала. – Она замолчала, не то