На Муромской дороге. Сергей Шведов

вдруг пришёл к выводу, что и у нас далеко не всё в порядке. Взять хотя бы Марианну, не ту, что в джунглях, а ту, что за стеной. Как же это она при таком обилии Хулио в столице, так и не обзавелась Хуанито? Правда, народишко эти Хулио, надо честно признать, ненадежный. Иное дело сам Балабанов…

      Последняя мысль была особенно интересной, но зацикливаться на ней капитан не стал, памятуя о том, что пришёл в эту квартиру не на свиданку, а исключительно по служебной надобности. И вообще: если каждой столичной Марианне дарить по Хуанито, то ни сил не хватит, ни денег на алименты.

      Подхватился Балабанов с первыми лучами солнца и, не тревожа спящей сладким сном Марианны, рванул к «Интернационалю», где его уже поджидал расстроенный Гонолупенко, нервно прохаживающийся перед главным входом. Балабанов окинул взглядом гигантское здание из стекла и бетона, мимоходом прикинув, что под крышей наверняка поместилось бы всё население его участка, да ещё и место бы осталось для скота. Балабанов городов не любил в принципе, а уж о таких мегаполисах, как Москва, и говорить нечего. Всю свою сознательную жизнь он провёл в местах отдалённых от шума, гама и городской суеты. Даже армию отбарабанил на задворках цивилизации. Ну разве что считанные годы, проведённые в училище, можно было зачесть в городской стаж. Но областной центр, это всё-таки не столица, не тот, прямо скажем, масштаб.

      – Кинолог, собака, такой лай поднял по поводу пропавшей цепи, словно она его собственная, – пожаловался капитану сержант – Ну попадутся мне эти журналюги, я им пока у, как милиционера грабить.

      – Золотая цепь, что ли? – посочувствовал Балабанов. – Да кабы золотая, а то Джульбарсова, – махнул рукой Гонолупенко, – Этот сукин сын никому проходу не даёт, рычит, верните цепь и точка.

      – Кто рычит? – не понял Балабанов. – Кинолог? – Джульбарс! – рассердился Гонолупенко. – Ты что сегодня, капитан, как пришибленный?

      – Тебя бы на моё место, – вздохнул Балабанов. – Небось, про Джульбарса и не вспомнил бы.

      – Я же говорил – ведьма, – просиял лицом Гонолупенко. – Да какая там ведьма, – огорченно сплюнул Балабанов. – А эти два её Хулио, что Игнасио, что Альберто, полные психи. Я им говорю, Надя двоюродная сестра дикой розы, а они мне – какая Надя?

      – Какая Надя? – растерянно повторил Гонолупенко.

      Ответить Балабанов не успел, поскольку к дверям «'Интернационаля» подкатил белым лебедем «Мерседес», и из него выпорхнули два сизых голубя – Портсигаров и Коля.

      – Ну, что же вы, – накинулся на них Балабанов. – Стингер места себе не находит с похмелья, всю посуду в отеле перебил. А вас всё нет и нет. – Фаринелли, кастрат чёртов, зажал лимузин, еле-еле отбились, – отозвался Портсигаров. – Как Стингер, значит, и говорил – «Мерседес» белый.

      – Да, – почесал затылок Балабанов. – Но это не Стингерова машина. – Иди ты! – удивился Коля. – То-то кастрат так визжал, словно мы у него любимую собственность отнимали.

      – Водка иес? – спросил внезапно