Не ножик не Сережи не Довлатова (сборник). Михаил Веллер

он трах ее дубиной по лбу! И с тех пор во всем полагался на ее литературное мнение.

      И я положился на литературное мнение Довлатова, с которым меня эстетически, так сказать, примирил Вик. Ерофеев. В глазах коллег у Вика Ерофеева должны быть два гадских порока: он много знает и много понимает. А кто ж, батюшка мой, любит того, кто его умней. А поскольку знаменитость под пером собеседника предстает умной в меру разумения этого самого собеседника, то в «Огоньке» в беседе с Виком Ерофеевым в рубрике «Поверх барьеров» Довлатов предстал умным, а также честным и невеселым.

      – Я свое место знаю, – сказал усталый и битый Довлатов. – Я – эмигрантский русский писатель в Америке; не из первых; но и не из последних. Где-то посередине. Есть высший класс в литературе – это сочинительство: создание новых, собственных миров и героев. И есть еще класс как бы попроще, пониже сортом – описательство, рассказывание – того, что было в жизни. Вот писателем в первом смысле я никогда не был – я бы назвал себя рассказывателем.

      Это было сказано с достоинством и скромно. Слава уже пришла.

      Я ожидал услышать (прочесть) иной ответ. И впервые ощутил к нему нотку печальной любви. Я был тогда стопроцентно согласен с такой самооценкой. А сейчас согласен чуть больше – в сторону увеличения. Мне это понравилось до чрезвычайности.

      Я хранил эту любовь года два. Особенно она увеличилась, когда Довлатов уже ушел… Пока однажды зимой не позвонил из Ленинграда приятель с радостной новостью:

      – Здорово. Как живешь?

      – Ага. Сегодня я тоже подстригал мои розы.

      – Тут, значит, выходит у нас такая многотиражка, «Петербургский литератор».

      – Слыхал. Так что?

      – Вот тут у меня последний номер… Не видел?

      – Откуда.

      – Весь посвящен Довлатову. Разные там его письма, воспоминания о нем и прочая муть.

      – Ну.

      – Про тебя тут тоже есть.

      – Забавно. Польщен. В связи с чем, собственно?

      – Хочешь послушать? Сейчас… Вот:

      «Что делается с сов. литературой? У нас тут прогремел некий М. Веллер из Таллинна, бывший ленинградец. Я купил его книгу, начал читать и на первых трех страницах обнаружил: „Он пах духами“ (вместо „пахнул“), „продляет“ (вместо „продлевает“), „Трубка, коя в лавке стоит 30 рублей, и так далее“ (вместо „коия“, а еще лучше – „которая“), „снизошел со своего Олимпа“ (вместо „снизошел до“). Что это значит? Куда ты смотришь?..

      = Ваш С. Довлатов».

      – Что скажешь? – спросил приятель.

      – Экая скотина был покойник, – сказал я.

      – Письма к Арьеву.

      – Лучше бы он купил себе словарь.

      – А зачем? Так интереснее. Да послушай соседний абзац:

      «Посылаю тебе две копии – во-первых, из хвастовства, а во-вторых (я как-то отвлекся и ушел в сторону) – как материал для твоей обо мне заметки, коя меня заранее радует…» Вот тебе твоя коя трубка и его коя заметка. Вы вообще знакомы были? Ты ему что, чем-то