Зал ожидания (сборник). Юрий Гельман

якщо вам не важко, зачитайте мені вголос, будь ласка, оцей, скажімо, вірш.

      И он передал мне листок, лежавший теперь первым в тонкой стопочке моих произведений. Я взглянул на заглавную строку и усмехнулся.

      – Вы шокированы моими откровениями? – спросил я с ядовитой улыбкой.

      – Юрій Юхимович, – сказал Тарас Григорьевич со вселенской усталостью в голосе, – повірте мені, я стільки всякого різного перечув і передивився, що вже нема в світі такого дива, щоб спроможно було мене якось вивести з рівноваги. Прочитайте вголос, і самі побачите, як ви безбожно хаєте і принижуєте своє рідне місто, вважаючи себе його патріотом!

      Я взглянул на него поверх листка и увидел совсем другое лицо – не то, униженно жалкое, оскорбленное всеобщим упадком национальной культуры, ревнителем которой совершенно справедливо он должен был являться. Я увидел лицо холодное, жесткое, как бобрик его волос на затылке, лицо с металлическим блеском глаз и смертельными жерновами скул. И я подумал, что здесь, в этом редакторском кабинете, из широкого окна которого хорошо была видна река и лес кранов судоремонтного завода, здесь, на желтом надраенном паркете, перед одним единственным зрителем и слушателем должна была, просто обязана была состояться моя последняя гастроль в родном городе.

      Я еще выдержал паузу по Станиславскому и, собрав в кулак все свое авторское мастерство, негромко и внятно прочитал:

      Мой город разлинован на квадраты

      морщинами проспектов и дворов,

      и бродят по дворам дегенераты –

      сыны путан и дочери воров.

      Глаза в тумане, грязные затылки,

      убитые тоскою голоса,

      и очередь бомжей сдает бутылки,

      чтобы напиться через полчаса.

      Мой город, как ты можешь столько скверны

      вместить в свои подвалы, чердаки?

      И чем ты лучше портовой таверны,

      где совесть продают за пятаки?

      Мой город, дай ответ на сочетание

      недоумения с презреньем пополам.

      Мой светлый город, подними восстание

      и вымети долой ненужный хлам!

      А он стоял, безмолвный, как икона,

      стекая талым снегом во вчера.

      И сигареты с каждого балкона

      летели в бездну каждого двора.

      Потом, вздохнув угрюмо площадями,

      сверкнув в глаза зрачками фонарей,

      смеялся с привокзальными б…

      над возмущенной гордостью моей.

      Он что-то знал. Он был намного выше

      той упрощенной схемы бытия,

      которою с пятиэтажной крыши

      его пытался урезонить я.

      И вдруг дошло: не скрыться от порока,

      не осушить бескрайний водоем.

      И глупо корчить из себя пророка

      в измученном отечестве моем…

      Закончив декламировать, вернувшись в кабинет из пространства, в которое улетаю во время чтения вслух, я заметил, как глаза Тараса Григорьевича