Литературный путь Цветаевой. Идеология, поэтика, идентичность автора в контексте эпохи. Ирина Шевеленко

что сама она от выбора между «солнечным» и «лунным» лучом отказывается, т. е. самоопределяться в символистских терминах не хочет: «Буду любить, не умея иначе – / Оба луча!» (СС1, 87).

      Однако столь непосредственные отсылки к конкретным мистико-символистским комплексам сравнительно немногочисленны в «Вечернем альбоме». Метафизику идейного символизма Цветаева в целом воспринимает достаточно поверхностно, – скорее как совокупность языковых и мотивных клише, чем как систему идей. В любовной лирике сборника, обращенной к Нилендеру, это хорошо видно:

      Не гони мою память! Лазурны края,

      Где встречалось мечтание наше.

      Будь правдивым: не скоро с такою, как я,

      Вновь прильнешь ты к серебряной чаше.

      <…>

      Здесь не надо свиданья. Мы встретимся там,

      Где на правду я правдой отвечу;

      Каждый вечер по лёгким и зыбким мостам

      Мы выходим друг другу навстречу.

      <…>

      Это грезы. Обоим нам ночь дорога,

      Все преграды рушащая смело.

      Но, проснувшись, мой друг, не гони, как врага,

      Образ той, что солгать не сумела.

      И когда он возникнет в вечерней тени

      Под призывы былого напева,

      Ты минувшему счастью с улыбкой кивни

      И ушедшую вспомни без гнева.

(СС1, 82–83)

      Мотивные комплексы, на которых строится стихотворение (противоположение «здесь» и «там», «дня» и «ночи»), вполне укладываются в общеромантическую идеологию, лишь дополнительно актуализированную символизмом. Нельзя, впрочем, не отметить одной поразительной детали: и мотив «лазурных краев» и мотив встреч во сне (и некоторые другие романтические мотивы других стихотворений сборника), которые потом на целое десятилетие исчезнут из поэзии Цветаевой, обретут новую жизнь в ее творчестве в период его наивысшего взлета – в 1920‐е годы. «Вечерний альбом» – до некоторой степени юношеский конспект «будущей Цветаевой»; в нем автору не хватает лишь своего, неповторимого, голоса, который бы сделал клишированный мотив – индивидуальным.

      На нескольких примерах интересно проследить механизмы творческой реактивности Цветаевой – то, как осваивает она чужие тексты в этот ранний период своей поэтической биографии.

      Одной из стратегий такого освоения является сознательная имитация чужого текста. Стихотворение «Колдунья», например, пишется Цветаевой как бы «по контуру» одноименного и изометрического стихотворения Бальмонта. Любопытно и то, что оно помещено Цветаевой в разделе «Только тени», тогда как бальмонтовское напечатано в его сборнике «Только любовь». Играя с чужим названием, Цветаева отдает дань литературности (реальную полемичность тут усмотреть трудно). Когда она пишет собственное стихотворение, она вступает в более свободную поэтическую игру:

      Бальмонт:

      – Колдунья, мне страшно так видеть тебя.

      Мне люди твердили, что ты

      Живешь – беспощадно живое губя,

      Что старые страшны черты:

      Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,

      И вся ты полна