Цунами. Анатолий Курчаткин

обидой в голосе отозвался Дрон. – У меня у товарища отец – всю Европу на машине объездил. Индивидуальный автомобильный туризм. Шмотья, техники всякой натащил – пропасть.

      – А почему ты уверен, что будешь именно туристом ездить? – спросил Рад. – Человек предполагает, а бог располагает.

      – С богом уже договорились. – Дрон сидел в кресле, забросив ногу на ногу – щиколоткой на колено, – вся его поза выражала сибаритское наслаждение проживаемым сейчас моментом жизни.

      Рад вспомнил, что на улице, когда спросил об отце, Дрон уклонился от ответа.

      – А кто у тебя отец? – снова поинтересовался он. Теперь Дрон ответил. Они сидели у него дома, пили джин и кофе, курили сигары, их отношения совершили скачок, перейдя в новое качество, и теперь можно было ответить, – так, вспоминая ту ночь, заключил Рад позднее.

      Отец Дрона был заместителем министра одного из республиканских министерств. Не Эверест, но пик Коммунизма, семь тысяч четыреста девяносто пять метров над уровнем моря – такая высота. Глядеть снизу – отвалится голова.

      – А ты что? Работаешь где-то? Учишься? – спросил Дрон.

      Мехмат МГУ – ни разу еще не бывало, чтобы, называя свой факультет, Раду пришлось испытывать чувство неловкости и смущения.

      – А, в НИИ куда-нибудь пойдешь париться, – небрежно откомментировал его признание Дрон.

      – Почему непременно в НИИ? – уязвленно произнес Рад. – В аспирантуру, может быть. Очень даже может быть.

      – А потом, значит, студентам «а квадрат плюс б квадрат» объяснять, – продолжил свой комментарий Дрон. – И что, интересно?

      – Ну, не «а квадрат плюс б квадрат», кое-что посложнее, – попробовал защититься Рад.

      – Это понятно, что посложнее, это понятно. – Дрон запил сигарную затяжку глотком джина, глотком кофе из фиолетовой узкой, похожей на перевернутый конус чашки. – Но все равно тоска, согласись. Не тоска, нет?

      – Нет, не тоска, – мгновенно ответил Рад, ощутив себя фехтовальщиком, отбивающим грозный выпад противника.

      – Ну да, каждому свое, – отступил Дрон – как опуская шпагу. И вскричал, наставив на Рада указательный палец: – Было написано над воротами Освенцима! Каждому свое – Jedem das Seine!

      Так за джином, кофе и сигарами они досиделись не до открытия метро, а до рассвета, до часа, когда и тому, и другому подошла пора двигать в свои альма матер – каждому в свою. И уже Рад, разговаривая с Дроном, без всякой неловкости смотрел ему в лицо, чего еще не мог делать, встретившись с ним в той квартире на «Профсоюзной»: его необыкновенный нос с набалдашником так и притягивал к себе взгляд, все время вместо того, чтобы в глаза, смотрел на него, и казалось, Дрон это замечает, и ему неприятно. И уже было ощущение, что знакомы нещадно давно, целую пропасть лет, необходимы друг другу и теперь так и поведется: будут перезваниваться и видеться.

      Со словами об этом – надо бы почаще встречаться, может, даже – ха-ха! – сгонять вместе на какого-нибудь очередного Горовица в Консерваторию – и распрощались, спустившись в метро,