Крещатик № 95 (2022). Альманах

старухи и её трёх старых подружаек. Все четверо, кроме одной, носили очки «кошачий глаз». Самая злая, она же «главная старуха», спорила с кассиршей. Голову старухи украшал бледно-фиолетовый кок, а мочки ушей, утяжелённые мощными серьгами, висели, как у Будды. Уильям представлял себе, как старуха ходит по Тибетским горам с пледом в руках, чтобы укутать им полуголого медитирующего Гаутаму. «Худой. Лысый, – корит его старуха. – Ты когда внуков мне принесёшь, несчастье?».

      – Какого чёрта тут происходит? – сказал Бил Грэм, растягивая слова по нью-йоркски. В своём синем жилете он скорее похож на прораба, чем на менеджера Grateful Dead. – Мэм, какого чёрта вы возникаете?

      – Я – мама Лукаса Гринвуда, – говорила старуха.

      – А я – приёмыш Джеймса Брауна, – влез в дискуссию Антон. – Предъявите документы, барышня.

      – Антон. Джей, – Грэм пожал им руки. – Вы опоздали. Зато в костюмах, при параде. Молодцы.

      – Ещё и какие, – сказал Антон. – Хот-дог не желаешь?

      – Нет, я уже ими объелся, – Грэм побил себя по животу. – Моя сестра их сделала и раздавала бедолагам, которые ещё со вчера стоят в очереди за билетами.

      – А когда мой сын будет выступать? – спросила старуха.

      – Приблизительно в час ночи, – ответил Грэм, не поворачиваясь к ней.

      – Через четыре часа?!

      – Простите, а вы не Джей Перри? – спросила другая старуха.

      – Нет, что вы, – сказал Джей. – Я его брат, Гей Лэрри.

      – Гей?

      – Да. Это от английского, Гейлорд. Мой прадедушка был лордом всех геев Англии. Так что…

      – И вы хотите сказать, – не унималась мама Лукаса Гринвуда, – что мы должны битых четыре часа ждать, пока мой сын, звезда вечера, начнёт выступать?

      – Нет, мы просто уволим остальные две группы к чертям собачьим! – крикнул Грэм. – Конечно, вам придётся ждать. Какого чёрта вы думаете…

      – Мы пойдём, Билл, – сказал Антон.

      Зал большой и тёмный. Сцена фиолетовая. Ряды стульев окаймляют помещение с трёх сторон. У сцены толпится народ.

      Группа заиграла знакомую Уильяму мелодию. Он всё пытался её разобрать, как вдруг услышал высокое: «Аааааааааа!» от мексиканки, сидевшей рядом. Вопль пронзал слух, как копьё, но всем было всё равно. Мексиканка забила ногами и растрепала чёрные локоны.

      – Para bailar la bamba! – услышал Уильям.

      – Para bailar la bamba se necesita una poca de gracia!

      Все вокруг танцевали, подпевали, щёлкали пальцами.

      – Por ti seré! Por ti seré! Por ti seré!

      Уильям топал. Кивал. Улыбался. Он был готов нырнуть в тусовку, как в большой бассейн любви.

      – Слава Богу, я вас нашёл, – раздался нью-йоркский говор Билла Грэма. – Давайте за кулисы пойдём, и вы со всеми поздоровайтесь.

      – Henry got pissed off and said he'd run to Mexico, – пел худой гитарист со сцены. – To see if he could come back holdin' twenty keys of gold[3].

      В гримёрке было полно народу. На стенах висели постеры и фотографии. На одной из них Джими Хендрикс снимал на кинокамеру Дженис Джоплин, лежавшую на столе в провокационной позе. «Легендарное место», – подумал Уильям.

      Несколько

3

Генри разозлился и как-то в Мексику удрал, / Набрал золота белого на двадцать килограмм.