Мечты посуточно. Истории обыкновенного безумия. Арслан Сирази

взрывов Ковалев даже будто перестал узнавать жену – за ночь она вдруг стала другой, развеивая вокруг приторный аромат незнакомых духов, и весьма деловито для незнакомки перемещалась по квартире, лезла в чужие шкафы и вытаскивала очередную стопку одежды.

      Это было эротическое белье, которое она надевала по особым случаям. За последний год такие дни бывали все реже и реже, а вот сейчас эта чужая женщина всё забирает…

      – Нет! – Ковалев дернулся к чемоданной пасти и выхватил из нутра кружева, перепутанные атласом лент. – Не отдам! Никуда! Ты моя жена, а это… Это наше!

      Он застыл, полный решимости не отдавать ни белья, ни жены какому-то мутному типу из её ночного монолога. Ковалев прижимал черное, белое и розовое к груди, а в животе и груди уже всё рвалось и набатно, с оттяжкой било в голову.

      Жена посмотрела на Ковалева как учитель на паиньку-ученика, который внезапно на урок бухим и блеванул на ее стол.

      – Ковалев, ну тебе не идет совершенно, – протянула она. – Отелло – не твой стиль, ты же понимаешь, – она попыталась улыбнуться, но Ковалев состроил яростную рожу, и жена отпрянула.

      – Похер! Идет-не идет – плевать! Мне вот зато не плевать, что от меня жена уходит! Хер этому мудаку, а не белье эротическое!

      Будто закрепляя свою тираду, Ковалев вцепился зубами в ткань, прижатую к груди, и рванул вверх. Что-то затрещало, поехало, скрипнуло. В нос ударил запах ее прежнего тела и прежних духов, до предела напитавший бельё.

      – Мда, вот уж не ожидала от тебя. Думала, мы адекватные люди, которые могут решить… – жена не договорила, потому что Ковалев рванул еще раз, и что-то в белье жалобно стрекотнуло.

      – Это ж Виктория Сикрет! Ковалев, скотина, ты что творишь?! – жена потянула руки к охапке, но он держал крепко, не переставая хватать зубами торчащие чулки, лифчики и трусы, и дергать головой изо всех сил, в ритм бьющего внутри набата.

      Жена пыталась спасти хоть что-нибудь, но наманикюренные ногти делали только хуже, и в пару минут все мягкое, нежное, гладкое было разодрано, продырявлено или растянуто до невозможности.

      Жена свирепо оглядела белые, черные, красные лохмотья в руках Ковалева, схватила чемодан и выбежала в коридор. Хлопнула дверь, по ступеням подъезда знакомо зацокали каблуки.

      Ковалев стоял посреди разора. В голове еще шумело, но это был уже не набат, а волны, которые бьют в ржавый борт баржи, гниющей на берегу. Руки его опустились. Белье, шурша, пало на пол.

      Поверх разодранных тряпок лежала темно-бордовая подвязка с кокетливыми оборками. Ковалев смутно помнил, как жена, блядовито глядя на него, с тихим шелестом продевала сквозь подвязку длинную, гладкую, пахнущую кремом, ножку, а он приникал к бедру губами и целовал, и языком, и пальцами шел все дальше, и обонял запах, такой…

      Он рухнул рядом с кучей белья. Прижал подвязку к лицу, резко вдохнул. Запах, терпкий, тягучий, еще оставался в складках ткани. Ковалев уткнулся в валяющиеся лоскуты. Сглатывая слезы, задышал часто-часто –