Отпусти кого любишь. Иосиф Гольман

и подписывал заключение о смерти. Но он дал команду везти живого человека в морг. И это накладывало на него некие обязательства, правда, самому ему пока неясные. Их просто как-то невидимо связало. Вот и ходит сюда по десять раз на дню. И наблюдает одну и ту же совершенно безрадостную картину.

      Жизненные показатели в норме, состояние стабильное. Сознания нет. И неизвестно, будет ли. Зато известно, что ходить – да что там ходить – шевелиться даже! – этот больной не будет никогда.

      Иван Семенович осуждающе глянул на еле видную полосочку, змеившуюся через шейный позвонок на одном из рентгеновских снимков. Именно эта сволочная полоска сделала еще молодого и сильного человека полнейшим инвалидом. А второй снимок – затылочной части черепа – заставил рентгенолога предположить, что дальнейшая жизнь этого человека, вполне возможно, будет чисто растительной. Впрочем, на этот счет у Ивана Семеновича было свое, более оптимистичное, мнение.

      – Что, Иван Семеныч, не просыпается? – поинтересовалась баба Мотя, тоже заходившая в палату явно чаще, чем этого требовали ее служебные обязанности.

      – Пока нет, – ответил доктор.

      Леонид молча наблюдал происходящее со своей койки.

      – А очнется?

      – Думаю, да. Давление стабильное, кровь неплохая. У него просто железный организм.

      – Слава богу, что мы вчера задержались в холодильнике. Если б быстро выложили, он бы ночью от холода помер.

      – Знать бы, что лучше… – задумчиво произнес доктор. И осекся: на него пристально смотрел больной.

      Своим шестым медицинским чувством Иван Семенович понял, что его слова больным были услышаны и прочувствованы. И еще: они не открыли больному Америку. Если бы он мог, он бы понимающе улыбнулся. Но он не мог даже этого.

      У доктора наконец проснулись его условные рефлексы. Он наклонился к больному:

      – Вы меня слышите? Если да, закройте глаза.

      Больной послушно закрыл глаза.

      – Вы можете говорить?

      Глаза открыты.

      – У вас что-нибудь болит?

      Глаза открыты.

      – Плохо тебе, милый? – совсем не по-медицински спросила баба Мотя и погладила лежащего по повязке.

      … Глаза закрылись надолго.

3

      Ольга Сергеевна шла по коридору своей знаменитой летящей походкой. Полы накрахмаленного халата развевались, высокий белый колпак делал еще строже и без того холодное, хотя и очень красивое лицо.

      «На этой двери – поправить табличку, – машинально отмечала она. Услышав из процедурной чересчур громкий для больницы смех, мысленно отметила в своем «гроссбухе» и это. – Опять небось Наташка. Никак не понимает».

      Она ровно относилась к местной возмутительнице спокойствия, но та ненавидела Ольгу Сергеевну всей своей искренней душой. В Ольге Сергеевне Наташка наблюдала все, что лично не любила. Например, Наташка не представляла, как можно провести в этих вонючих стенах столько лет жизни! Нет, Наташка не такая дура, как баба Мотя или Ольга Сергеевна. Не все же