Поэтическая афера. Григорий Карянов

сказала Катенька. Мы продолжили слушать выступающих, с кухни доносился спор Покровского и Зорина, иногда, правда, он затихал и можно было услышать звон бокалов.

      – Вы не откажете составить мне компанию и пройти в подъезд? – Катенька достала мундштук и вопросительно посмотрела на меня.

      – С радостью, – ответил я, понимая, что выйти, никого не обидев, можно только лишь во время заминки, которая произошла как раз сейчас. Некто Шмелев уронил стопку своих стихов, и теперь все гости помогали ему их собрать.

      Проходя мимо кухни, я обратил внимание на сидящих за столом Зорина и Покровского, которые очень оживленно что-то обсуждали. Выйдя в подъезд, Катенька пару раз покружилась и стала у окна.

      – Я, наверное, совсем выжила из ума, – сказала она смеясь.

      – Нет, что Вы, – заволновавшись, начал переубеждать ее я.

      – Тогда почему Вы так смотрите? – спросила она, выпуская дым.

      – Простите, я задумался, – сказал я, стараясь принять как можно более непринужденное выражение лица.

      – О чем, позвольте узнать, Вы думаете?

      – Евгений, тот поэт, что сейчас у Чернова, он мой товарищ. Попросил устроить им встречу. Не знаю, насколько правильно я поступил, поддавшись на его уговоры. Вдруг Чернову не понравятся его стихи?

      – Новый поэт в нашем клубе? Мне интересно послушать, – сказала Катенька.

      – Нет, да и вряд ли будет, понимаете, Катенька, он здесь проездом, сам из Петербурга. Так что если он и будет что-либо читать, то, может быть, лишь сегодня.

      – Там что-то происходит, Вы слышите? – спросила она, бросая папиросу и убирая мундштук.

      – Кажется, да, – из квартиры Чернова действительно раздавались какие-то выкрики или что-то очень похожее. Мы поспешили подняться в квартиру. Когда мы открыли дверь, стало понятно, что звуки происходят из комнаты, где сидят гости. Мы поспешили туда. В центр комнаты был вынесен стол, который раньше находился в кабинете у Чернова. Сам же Чернов был здесь, он был пьян, галстука не было, верхние пуговицы на рубашке были расстегнуты, а его всегда причесанные волосы взлохмачены. На столе стоял Фитиль, без пиджака, без галстука, с раскрасневшимся от жары и, наверное, коньяка, лицом.

      – Давай еще, – выкрикивал Чернов. – Глаголом жги сердца людей! – кричал он.

      Фитиль засмеялся.

      – Дай прикурить, – крикнул Чернову Фитиль. Чернов подошел, дал ему сигарету, прикурил Жене, который наклонился к хозяину вечера.

      – А теперь, читай! Читай! – кричал Чернов.

      Фитиль, со всем присущим ему умением громко читать свои стихи, которое он продемонстрировал нам с Зориным еще в первые дни приезда ко мне, начал читать:

      На папиросы мне оставь да проваливай,

      В вечно туманной, больной голове,

      Мысль о самоубийце раскачивай,

      Раскачивай его по ветру да на сломанной ветке,

      Кто мне признается в том, что я лгу?

      Будет ли голос его звучать ценной монетой?

      Этого