Миг Мысли. Роман-эпилог. Евгений Владимирович Кузнецов

соты, которая вообще, – моё, человека-человечества!..

      Не то чтоб я блондинок, которые к тому ж и – голубоглазые, с какой-то особенной ревностью отличал от других прекрасных сочетаний, а я – о явлении жизни как о явлении жизни.

      Мне – человеку как существу, урождённому от усердного Времени и ещё – что я, по себе, всю жизнь ощущаю – от Красоты, да, и от Красоты! – не целовать уже, например, когда-нибудь моими губами и глазами глаз голубых… не петь о них, не уподоблять их цветам, волне и небу… не поглаживать в мечтах иль в воспоминаниях пряди-локоны, что – в сено, в злак и в солнце…

      …Но прогноз прогнозом – а не слышно что-то ни сердечных, ни мудрых воплей вокруг.

      Опять, как всегда, всё самому!

      «Я сорвал Небо с Земли.

      И глянул, что было до Неба, до всех богов.

      И даже до прямоходящих, до приматов, до рептилий…

      Там вижу.

      Из Вселенной град ледяных комет.

      А в них молекулы-коды.

      Гены-планы Замысла.

      …Ещё далее, когда планета пребывала даже и без воды, смотреть было уже не очень интересно.

      (Поэтому, наверно, данную, и без того краткую, тираду – всегда тут такую отрадно рискованную! – в этой моей записной книжке в заветной и обрываю…)»

      2

      Он – был быть.

      Он ступнями своими голыми ощущал Камень.

      И всем самим собой – уединённость этого Камня-Шара.

      Среди огня Светила и отдалённого Блеска.

      …Глазами принимал этот пламень Светила и тот измельчённый Блеск.

      Ушами и кожей принимал желания и движения… ветра, дождя… птиц, зверей… и где-то крадущихся других самцов.

      Ноздрями принимал шевеление и запах… листвы, травы… и его самки с его потомством рядом в пещере.

      И всем самом собой принимал дыхание и настроение – всего и Всего.

      …Он – прислушивался.

      Всем самим собой – до кончиков своих ногтей и ресниц.

      Прислушивался ко всему и ко Всему.

      И слышал.

      Слышал всё и Всё.

      Отдельное всё разом.

      И Всё тоже разом.

      И он – сторожил.

      И всё, и Всё.

      И вбирал, и принимал.

      …Сторожил, прежде всего, время, в котором он был.

      И время, в котором он ещё не был таков, каков теперь есть.

      И даже время, в котором он совсем ещё не был.

      В том времени и пространстве, совсем недалеко, был, вместо него, волосатый зверь.

      Ещё раньше… вместо этого волосатого зверя… во времени и пространстве были… огромные, с эту скалу, где его пещера, звери… Но вот из множества того блестящего света… отделился один камень-жар… стал приближаться к Камню-Шару… ударил на него… с громом и темнотой… И все те звери, что высотою с деревья, перестали быть…

      Ещё когда-то раньше… во времени и в пространстве… были только хвостатые и только в воде…

      До них и вместо них… были в воде лишь какие-то мелкие… чуть бы различимые и теперешним его глазом…

      До них и вместо них… на Камне-Шаре была одна вода… в которой было растворено… что-то такое, которое и было и есть – всё Будущее…

      А до воды на Камне не было даже времени.

      Пока не прилетели те глыбы льда.

      И не растаяли.

      И Время – началось.

      …Он стоял на Камне и сторожил всё это «было».

      И сторожил это своё «есть».

      Это «есть» было эхом того «было».

      И поэтому он сторожил и всё «будет».

      Так как это «будет» есть эхо того «было» и эхо этого самого «есть».

      …Как когда-то он был с волосами по всему, с лапами, телу… так когда-то в том «будет» он окажется… с обнажёнными руками… а потом, в тех руках, и с каким-то предметом, который назовёт колесом…

      Вот… вот…

      Он прислушивается… к запаху каменного жёрнова… прислушивается… к запаху сыпучего и затаённого пороха… к запаху видимого и тут же невидимого бензина… к запаху заключённого в стеклянные фужеры зловония… к запаху горящего в атомном грибе своего же собственного тела…

      Однако не веет из будущего… даже дымком родового костра…

      Он не мирится с этим «будет»…

      Но он же смирился с тем «было», когда не было на Камне-Шаре ни его самого, ни даже ни единого таракана…

      Тоску в своей груди он так и назвал: тоской.

      Лишь нет тоски в бесконечном Блеске.

      Так как именно оттуда прилетел вестник-лёд.

      И потому нет тоски, кроме как в его груди, по всему Камню.

      А есть – Дыхание и возрождение и убережение этого Дыхания!

      Оно – есть!

      И он назвал его душой.

      И назвал это своё