Единая теория всего. Константин Образцов

уж за громкое слово, опасных зверей, и когда самого Короленкова застрелили при задержании – восемь пуль, одно посмертное ранение в ногу, – никому из начальства и в голову не пришло устраивать проверки с пристрастием. Если бы при налетах «вежливых людей» пролилась кровь, то ни о каком моем отпуске и путевках и речи бы идти не могло. Но пока эти ребята вызывали невольное уважение. У них был свой шарм, стиль, как у благородных разбойников: вот эта подчеркнутая корректность, четкость исполнения, стремление избежать насилия, отсутствие глупой жадности, которая вынуждает обычных грабителей хватать все, что кажется ценным, а потом попадаться на продаже. Случай на катране у Алика и вовсе был из ряда вон: стреляли не на поражение, оказали первую помощь, а потом сами еще и медиков вызвали из телефона-автомата, хотя очевидно было, что это не в их интересах – Юра Седой лучше дал бы себе ногу отрезать или вовсе помереть согласился, чем, находясь в розыске, обратился с такой раной к врачам, и о налете, скорее всего, никто не узнал бы, причем о налете, который дал следствию пистолетную пулю, невольно произнесенную кличку и новые штрихи к портрету подозреваемых. И еще – вы обратили внимание на даты?

      – День Советской армии, день рождения Ленина, начало Великой Отечественной… только вот что такое 19 мая, не помню.

      Адамов одобрительно покивал.

      – Ясно, что учились в советское время, только кое-что подзабыли. День рождения пионерской организации, вот что. И в этом выборе дат нам виделось какое-то послание, некая робингудская революционная идея, которая не могла не импонировать. Служба в милиции – работа тяжелая и грубая, пролетарская, можно сказать, в самом лучшем смысле этого слова. Что-то между войной и уборкой мусора. Мизантропические эстеты со скрипками и яйцеголовые умники с холеными нафабренными усами тут не приживутся. Нужна уличная закалка, умение бить и держать удар, привычка драться со шпаной – и чтобы шпана, увидев тебя по другую сторону стола для допросов, это чувствовала и понимала. Я был оперативником уголовного розыска, рабочим классом службы правопорядка, а рабочему классу сложно питать сочувствие к публике, у которой рыльце не то что в пушку, а в щетине по самые брови, а еще трудно убеждать себя, за сто пятьдесят рублей в месяц разгребая человеческие нечистоты, что закон должен защищать спекулянтов и вороватых товароведов, к которым сбегают невесты.

      Адамов замолчал, отвернулся и стал смотреть в окно. Зазубренные черные силуэты огромных елей стремительно проносились мимо окна, как тени воспоминаний.

      – Вы про Рубинчика начинали рассказывать, – напомнил я.

      – Ах, да. Боря. Человек пестрой судьбы. Из семьи ученых, квартира в «академическом» доме осталась еще от деда, который участвовал в разработке не то первых атомных станций, не то космических кораблей. Окончил факультет журналистики, отслужил срочную в войсках связи, а потом понеслось: был корреспондентом молодежной газеты, ездил на целину, трудился в геологической