Любовь в объятиях тирана. Сергей Реутов

и стала жить Рогнеда в стольном граде Киеве. Не так, думалось ей, сложится доля ее, не бранкой униженной мечталось ей быть, а вольной княгиней. Она редко выезжала в город, выходила к люду, почти все дни проводила в своих палатах, за беседами с учеными людьми, а если выезжала на киевские улицы, то привечала убогих и нищих и щедро подавала милостыню, и вскоре заговорили о ней как о мудрой и благородной правительнице, доброй сердцем и чистой душой. Ее не тешило это: корила себя за покорность князю, и хоть понимала, что так заведено, что она, как и многие женщины на Руси, – добыча княжеская ратная, но слишком строго судила сама себя.

      Боль и горькая обида жгли ее изнутри. Но отчего же вздрагивала она от голоса его, и поглядывала украдкой, когда въезжал он на княжий двор на горячем коне, и ночами прислушивалась, как спокойно дышит он, отдыхая от полей бранных и державных дел, и места себе не находила, когда привозил он из походов пригожих полонянок, и таяла в руках его, когда приходил он к ней, и ждала бессонными ночами беззвездными, и томилась, и тосковала…

      Потом родился Изяслав, и радости князя предела не было. Вспомнила она тогда прежнего Владимира, как приезжал к ней в Полоцк юношей, как чистый взгляд его горел, как сердце билось гордое, задорное и счастливое…

      «А если бы промолчала тогда? Если бы не обидела его? – думала она иногда, глядя, как муж забавляется с маленьким сыном и оба хохочут от души. – Может, и не было бы ничего? Может, и счастливы бы мы были? Вон как Изяславушка любит его – не может душа совсем черной быть, если дитя так льнет… Неужто сама я долю свою изломала?»

      Потом в душе снова поднимался гнев и затапливал ее всю. Не забыть страшного дня никогда… Она на земле в уборах разорванных… Отец и братья в растекающейся луже крови… Мать на смертном одре…

      А потом вновь жаркие ласки Владимира и веселый смех Изяслава… Сколько она передумала, сколько мучилась, как изводилась, не зная, как жить дальше, и умереть не решаясь. Да и как умереть? Изяслав-то один останется…

      А потом Владимир привез себе из похода новую наложницу – черноволосую и черноглазую дочь татарского хана, и забыл жену, и не привечал, а потом и вовсе отправил ее вместе с сыном в собственный терем, подальше от Киева, с глаз долой…

* * *

      Княгиня вместе с наперсницей гуляла по берегу Лыбеди, посматривала на игравшего неподалеку четырехлетнего Изяслава, любовалась холмами зелеными, собирала цветы полевые.

      – Красивый венок получится тебе, Забава, – улыбнулась она. – На игрищах ни у кого такого не будет.

      – Полно вам, княгинюшка, – рассмеялась девушка. – Какие такие игрища? Мне бы всю работу переделать да княжича досмотреть…

      – Вот тогда и игрища будут, – спокойно ответила Рогнеда, слегка улыбаясь. – Чай, парней красивых и славных и у нас много, и не только в палатах князя Владимира.

      – Вот тебе, чудище страшное! – донесся громкий голос размахивавшего мечом Изяслава. – Умри, окаянное!

      – Вон человек во весь опор скачет, – сказала Забава, прикрывая ладонью