Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых. Сборник статей

государства. Получает объяснение и показной характер действия – публичная передача письма; что же касается содержания письма, то для царя и раньше не была секретом нерасположенность Алексея к военному делу, но ведь это – не преступление, и к тому же Алексей послушно выполнял все поручения и особых нареканий отца не вызывал.

      Вообще вся история с письмом подталкивает к мысли, что это был начальный этап заговора Екатерины и Меншикова, кончившегося гибелью Алексея. Действительно, восшествие на престол Алексея могло обернуться для супруги Петра и его всесильного фаворита не просто драмой, а катастрофой, учитывая окружение царевича и его настроения. Поэтому они доносили Петру о всех действительных или вымышленных высказываниях Алексея, а недостатка в них не было: царевич пил, а в хмелю был болтлив. Умело разжигалась подозрительность Петра к нелюбимому сыну от нелюбимой жены, подогреваемая страхом царевича перед отцом и его уклонением от участия в жизни петербургского двора. И трудно отделаться от мысли, что письмо от 27 октября 1715 года было оправдательным документом для замышляемого преступления против собственного сына.

      Царевич бросился за советом к своим доброжелателям и друзьям. Вяземский и Кикин сразу же посоветовали отказаться от престола. Граф Федор Михайлович Апраксин обещал замолвить слово перед царем, равно как и князь Василий Владимирович Долгорукий, который также выразил готовность уговорить царя отпустить Алексея в деревню, добавив: «Давай писем хоть тысячу, еще когда что-то будет». 31 октября Алексей написал отцу письмо, в котором отрекался от престола, недвусмысленно давая понять в чью пользу: «Того ради наследия… Российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай, Боже, здоровье) не претендую и впредь претендовать не буду…»

      19 января 1716 года Петр пишет второе обвинительное письмо «Последнее напоминание еще». Странное и нелогичное письмо. Царь не довольствуется отречением сына, а требует от него ответа на упреки в «негодности», хотя в своем письме Алексей уже эту свою «негодность» признал. Не верит он и отречению: «К тому ж и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя бы и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды (царю всюду мерещились попы. – В. Т.), которые ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело». И новое требование: постричься в монахи, «ибо, – пишет Петр, – без сего дух мой спокоен быть не может». И наконец, прямая угроза: «А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю».

      На следующий день царевич ответил отцу согласием постричься. И снова Петр не удовлетворяется покорностью сына и не спешит дать согласие на пострижение. Наверное, не только Кикину, произнесшему эти слова, но и Меншикову с Екатериной, приходила в голову мысль, что «Клобук же не прибит к голове гвоздем, можно будет, когда понадобиться, его и снять». В сентябре 1716 года царевич получил от отца из Копенгагена третье письмо, в котором содержалось