Албазинец. Алексей Воронков

и пристыженные стояли сыновья, не смея поднять глаза на отца. В это время мимо опаринского недостроенного заплота от приказной избы ехал на коне хорунжий Ефим Верига.

      – Что, смену себе готовишь? – спросил он. – Давно пора! Эвон какие гарные хлопцы вымахали-то!

      Федор развел руками. Мол, куда денешься, коли ратных людей в их албазинском войске шиш да маленько.

      – Ну а ты что в такую-то рань на коне? – поинтересовался Опарин у товарища. – Никак у атамана был?

      – У него, – кивнул головой Верига.

      – Дела, что ль, какие были али как? – продолжил интересоваться Федор.

      – Дела, Федя, дела…

      – Ну а ты не забыл, что завтра в поход? – спросил Опарин.

      – Да не еду я, Федя. Приболел вот что-то…

      – Приболел? – удивленно посмотрел на него старшина. – В такую-то погодь?

      – А хворь не спрашивает, какое ноне число, – усмехнулся Верига. – Придет тогда, когда и не думаешь.

      – Это точно, – согласился Опарин. – Атаману-то хоть доложил?

      – А как же! Он мне и распоряжения кой-какие дал. Пока, говорит, я хожу – будешь вместо меня в крепости за старшого.

      – Вот как? – удивился Федор.

      – А то, – погладил бороду Ефим.

      Федор покачал головой.

      – Напрасно, Фима, ты с нами не едешь. А то б погуляли, как бывалочи… Вокруг-то вон сколь вражьих лазутчиков шастает. Встретим – вот тебе и кони дармовые, вот тебе и оружие. Неужто не завидно?

      – Завидно, Федя, но что поделаешь? Грыжа, будь она неладна, замучила. Так что я вам только в тягость буду, – проговорил Ефим.

      – Ты нас возьми, тять! – послышался за отцовской спиною голос Петра.

      – А ну, робяты, шурло[49] отсель! – приказал он сыновьям. – Негоже слухать разговоры взрослых.

      Понурив головы, те побрели домой.

      – Ну ладно, Ефим, давай выздоравливай, – сказал на прощание Федор. – Когда вернемся – чтоб на ногах был. А то какой воин с грыжей?

      Тот ухмыльнулся и стегнул коня.

      – Поеду к бабке Устинье – говорят, она одна тут грыжу заговаривает, – сказал и умчался.

      Однако ни к какой бабке он не поехал, а прямиком отправился в тайгу. Где-то там, в непроходимой чащобе, среди лиственниц и сосен с недавних пор раскинула свой табор подорожная вольница. Поначалу разбойные люди шибко-то не баловали – все присматривались да примеривались. А тут вдруг пошло-поехало. Теперь дня не проходило, чтобы они не причинили кому-то зла. Грабили обозы торговых и промышленных людей, воровали коней у пашенных крестьян и казаков, которых потом сбывали на богдойской стороне. Награбленный же у богдойцев скарб, в том числе скот с лошадями, отдавали за бесценок русским барышникам. Так и жили.

      Сватажились эти волки еще где-то под Иркутском, откуда вскоре ушли на Лену, где и промышляли до тех пор, пока тамошним людям не надоело нести от них урон. Наслали на них стрельцов да казаков – те и дали татям прикурить. И если бы не главарь этой шайки, то не миновать бы им виселицы. Тот взял

49

Шурло – брысь.