Лехаим!. Виталий Мелик-Карамов

судьба уже вряд ли изменится.

      – Много ешь, Лесечка, – в разгар возникшего теологического спора заметила тетя Двося.

      – Не твое ем, Двосечка, – жуя, ответила тетя Леся.

      …Ветерок тихо шевелил первые опавшие листья. Бегали вдоль стола всполошенные куры, изображая перед сном в курятнике непонятную занятость, тихо наползал уже прохладный вечер. На столе давно посвистывал самовар.

      – А чей родственник этот Мотл? – спросила Цейтл у мамы.

      – Нашему забору двоюродный плетень.

      Урядник мирно посапывал на стуле с потухшей папиросой, зажатой между пальцами.

      – Мы, евреи, чтобы ты знал, Самуил, – избранный народ. Это, кстати, известно во всем мире. Недаром нам все завидуют.

      – Вы умный человек, Герцель, – ответил Самуил, – но, может, кто-то так не думает?..

      – Ша! – ребе вдруг хлопнул ладонью по столу. Урядник вздрогнул и не проснулся. Лейзер с трудом встал, опираясь на стол. – Там, – он указал пальцем вверх, – сейчас пишется судьба двух маленьких мальчиков. – Ребе достал огромный носовой платок и долго в него сморкался.

      Стих ветер, спали в курятнике уставшие куры. Тяжело вздохнул старый пес.

      – И мы выпьем за то, чтобы они, евреи, оставались евреями. И пусть Господь Бог даст им здоровье и силы пережить все годы и горести!

      Эпизод 2

      Май 1905 года

      Скрипач на крыше

      За тринадцать лет мало что изменилось вокруг дома парикмахера Левинсона. Можно сказать, почти ничего, кроме двух разных вещей – погоды и сарайчика, поставленного на месте праздничного шалаша.

      Сказать, что вся Канатеевка в это время года цвела, все равно что ничего не сказать. Но никакими словами не описать то разноцветное облако, которое легло на сады местечка. Оно от хаты до хаты переливалось от нежно-фиолетового до бледно-розового. Наступило время жадной до солнца ранней весны.

      В это утро нарушали святую субботнюю тишину только гудящие пчелы, как пули при перестрелке пересекавшие двор Левинсонов, да шептание двух сестер Мони Любочки и Мирочки с кузинами Файбисович. К тому же случилось еще и так, что Финкельштейны с сыном из синагоги зашли в гости к Левинсонам.

      Главным экспонатом этого субботнего утра, представляемым гостям, был гордость семьи Левинсонов, их племянник молодой доктор Арон Файбисович. Доктор ходил вдоль грядок в жилетке с цепочкой и в пенсне. За ним катил колесико на специальной палочке с крючком противный малолетка, его сын Самуил.

      Моня в гимназической форме и Фима в заляпанной краской блузе сидели на крыльце сарайчика. Файбисович-младший с серьезным видом отъехал от севшего на скамейку отца и теперь нарезал с колесиком круги рядом с ними, явно пытаясь подслушать, о чем говорят взрослые мальчики.

      – Пошел отсюда, шлимазл[3], – зашипел Фима.

      Самуил, не меняя выражения лица, покатил колесико в сторону сплетничающих тетушек.

      – Курить охота, – зевнул Фима.

      – Семка наябедничает, – ответил Моня.

      – Так

3

Здесь: придурок (идиш).