Дочь костяных осколков. Андреа Стюарт

бросил карты на стол. Заскрежетали ножки стульев по полу.

      – Хорошая была игра.

      Кто-то из них открыл дверь, и я почувствовал тепло от солнечного луча у себя на шее.

      – Эй, идешь с нами? Капитан башку тебе откусит, если опоздаешь.

      Никто не ответил, и тут я вспомнил, что на мне мундир солдата. Вопрос был обращен ко мне.

      Данила взяла меня за руку, за запястье, на котором была татуировка. Ее хватка и ее голос, как корни дерева, держали крепко и проникали глубоко.

      – Йовис, я сделала тебе одолжение, теперь ты должен сделать одолжение мне.

      О нет.

      – О чем вы? Какие такие одолжения?

      Судя по звуку шагов, кто-то приближался к нам со спины.

      – У меня есть племянник, – тихо сказала Данила. – Он живет на небольшом островке к востоку от нас. Если я все правильно понимаю, ты все равно поплывешь в том направлении. Забери его до начала ритуала и верни родителям. Он всего лишь ребенок.

      – Я не принадлежу к Безосколочным и не похищаю детей, – прошипел я. – Это аморально. И не прибыльно.

      Я попытался вырвать руку, но не смог: хватка у Данилы была будь здоров.

      – Сделай это.

      Судя по шагам за спиной, солдат был один. Я мог бы с ним справиться, мог бы выбраться из этой передряги. Но даже после стольких лет я все еще помнил, как капли крови стекали по шее у меня из-под уха. Помнил холодное прикосновение резца к коже. Порез горел как огонь.

      Император говорит, что Праздник десятины – лишь малая цена за нашу общую безопасность. Когда тебя пинком ставят на колени, а потом твою голову грубо наклоняют к земле, эта цена не кажется такой уж маленькой.

      Я ожесточился, стал равнодушен к страданиям других. Еще одна ложь, за которую я цеплялся, потому что не мог никого спасти. Я не смог спасти даже собственного брата. Нельзя было об этом думать. Когда я думал о страданиях людей, о тех, кого не смог спасти, мне казалось, что я тону в Бескрайнем море. Эти мысли были как камень на шее, я не мог выдержать этот груз и отказывался об этом думать.

      В большинстве случаев это срабатывало. Но не сегодня. Сегодня я вспомнил о матери. Вспомнил, как она сжала в ладонях мое лицо и спросила: «Так в чем же правда, Йовис?»

      Правда была в том, что меня кто-то спас. Спас один человек. И этого было достаточно – худо-бедно, более-менее.

      – Хорошо, я его заберу, – пообещал я.

      Пообещал как последний дурак.

      Данила выпустила мою руку и сказала, обращаясь к солдату у нас за спиной:

      – Он мне задолжал за кувшин вина, скоро освободится.

      Шаги удалились в сторону двери и стихли.

      – Племянника зовут Алон. Он в красной рубашке с белыми цветочками на подоле. Его мать – башмачница на Фаларе, единственная на всем острове.

      Я отряхнул ладони от муки.

      – Понятно: красная рубашка, цветочки, башмачница.

      – Лучше поторопись.

      Сказал бы я Даниле пару ласковых, если бы не понимал, как ей больно. Она потеряла дочь. Я потерял жену. Следовало быть добрее.

      – Если