Сколько нужно мужчин, чтобы…. Наталья Гармс

треляли в моего мужа, и он падал мне на руки, заливая кровью сорочку, а я – снова и снова – пыталась удобнее устроить его на диване да уговаривала потерпеть до приезда «скорой» и не осознавала, что врачи здесь уже не помогут. Причем средства, способного избавить от бесконечных просмотров кошмарного этого ролика, не существовало.

      А телефон продолжал звонить. И я, наконец, сняла трубку.

      – Привет, Манон! – так называл меня только одноклассник Вася Драган. – С рождением, красавица!

      – Откуда ты знаешь? – вяло удивилась я.

      Выехавший сколько-то лет назад в Штаты, Василий никогда и ни с чем меня не поздравлял. Так, позванивал иногда – с годами все реже.

      – Что, знаю? Что ты красавица? – рассмеялся он за океаном.

      – Что у меня день рождения. Ты обычно не помнил знаменательных дат.

      – Таки проснулась! Но, давай, для начала выпьем. У тебя ведь, наверняка, в холодильнике стоит бутылка «Брюта»?

      «Брют», конечно, был. В студенчестве – когда уже родилась Глашка, и муж искал себя в чужих объятьях, а я разрывалась между садиками-поликлиниками и лекциями-семинарами по судьбоносным предметам, вроде, «Ленин о журналистике» – по вечерам, оставив уснувшую дочку на попечение свекрови, уезжала на дискотеку в политехнический. Васька там был диджеем, по тогдашней терминологии. И я плясала себе, вытанцовывая за ночь и экс-мужа, и противную докторшу из детской поликлиники, и третировавшего меня профессора, с которым первокурсницей, по недомыслию, заспорила на экзамене о том, что, в действительности, в таком-то году и по такому-то случаю Ленин изрек о журналистике то-то и то-то. Память у меня отличная, но это же не повод для публичного диспута с главным факультетским идеологом, пусть даже он и подзабыл фактуру придуманного им самим предмета! Так выговаривал Василий, когда, по завершении дискотечного действа, мы оставались выпить в его каптерке с веселым преподавателем физики и летучей красоткой-стюардессой. Физик, впрочем, он мог быть и химиком, мастерил коктейль из водки, шоколадного ликера и шампанского. И я сначала потягивала припасенный Васечкой благородный «Брют», а затем вместе с народом потребляла многослойную взвесь. «Истина гласит, что природа не терпит пустоты порожнего бокала. И мы не пойдем против естества!» – вещал физик-химик. И, точно, не противился природе. И стюардесса заоблачно смеялась.

      – Ну, что достала бутылку? – прервал мои воспоминания Василий. – Теперь открой. Только спокойнее, не рви стоп-кран.

      Хотя я давно научилась открывать шампанское. Конечно, не столь виртуозно, как свекровь (так и оставшаяся в моей жизни без приставки «экс-«), которая для начала ласково поглаживала запотевшее бутылочное тело. Но в пять утра подобные изыски представлялись чрезмерными. И я плеснула в стакан из кувшина с кипяченой водой. Чокнулась о трубку и глотнула. Благо, батюшка сызмальства приучил по утрам выпивать воды натощак.

      – С днем рождения! А теперь садись! – строго сказал Василиса.

      Иногда я и так его называла. Бывший до девятого класса хрупким красавчиком с длинными темными ресницами вокруг карих, с золотыми блестками у зрачка, глаз, он вдруг, за одни летние каникулы, вымахал в здоровенного балбеса, в котором только и сохранился этот призрачный блеск да привычка веселить публику на уроках. Мы сидели за одной партой, и учителя нередко выставляли меня из класса – за неуставной смех.

      С именами нам обоим не повезло. Его родители нарекли лапотно-деревенским «Васей». А меня прозвали на старорежимный манер – Милица. Так, вроде бы, именовали сербскую царевну, в честь которой моя прабабка Евгения, петербургская аристократка с внешностью звезды немого кино, назвала свою дочку. Царская дочь и потомственная дворянка – это ладно. Но причем тут я? Во избежание лишних вопросов, представлялась «Милой». Хотя и этот именной огрызок раздражал. И Васька звал меня «Машкой» или «Маней», а в минуты особого благорасположения – «Манон».

      Имя моей дочки, правда, тоже выбивалось из тогдашнего общего ряда. Я придумала его, будучи беременной, и держала в кулачке, никому не раскрывая. Хотя после родов, глядя, как Аглая теребит красными лапками пеленку, пытаясь приподнять пушистую головку, забеспокоилась: не излишне ли весомое да увесистое имечко выбрала для своего ребенка? Хотя «Аглаюшка» и «Глашенька» – очень нравились! А отсюда недалеко оказалось и до «Глафиры». Откушав, Глафира отдыхала чинной старушечкой в кружевном чепчике, несколько сварливо даже поджав губы в «скобочку». Тогда как у Глашули не устоявшаяся еще улыбка разъезжалась-растекалась по лицу, как яйцо по сковородке. А Аглае – в пару – я хотела еще родить брата Глебушку. Глеб и Аглая – замечательно б звучало!

      С мужскими именами вообще любопытно вышло: например, с Сережами я была обречена на романы, а с Димами у нас выстраивались исключительно теплые дружеские отношения, Миши в меня влюблялись без взаимности, тогда как с Генами происходили одни неприятности. Всякого нового знакомого я встречала не по одежке даже, а по имени. Правда, теория эта давала сбой при появлении обладателя нового – не встречавшегося прежде – имени. И в самом деле, чего следовало ожидать