Военный чиновник. Анатолий Подшивалов

я зашел к себе и переоделся в старый сюртук и брюки, надел старые ботинки, почистив их, естественно, и взял темные очки, которыми пользовался в больнице и которые первое время рекомендовал носить доктор на прогулках при ярком солнечном свете. Диоптрий они не имели, и я носил их поверх своих обычных очков. Нарядившись таким образом, я доехал до Второго Казачьего и, не доезжая сотни сажен до матушкиного дома, отпустил извозчика и, сгорбившись, шаркающей походкой отправился в «набег».

      Войдя во двор, я обратил внимание, что у каретного сарая двери наглухо закрыты и сена не видно, а поленница дров уж очень хилая. Встретили меня вовсе не Антип с Глашей, а крестьянского вида тетка в низко повязанном платке. На вопрос, дома ли барыня и где прежние слуги, она сказала, что про слуг не знает, съехали, а вот барыня дома. Я велел доложить, что пришел ее младший сын Александр. Скоро тетка вернулась, пригласив меня пройти в дом. Во флигеле было грязновато и везде было запустение, кроме того, было холодно: судя по всему, печь не топили, тем не менее я отдал тетке пальто и, поёживаясь от холода, проследовал на барскую половину. Маменька встретила меня в гостиной, там тоже произошли изменения: в шкафу уже не было гарднеровского сервиза, подозреваю, что не было и столового серебра. Маменька куталась в теплую шаль и натянуто улыбнулась:

      – Сашенька, сыночек мой дорогой, тебя уже отпустили из лечебницы? – с деланой заботой пропела она. – Как ты себя чувствуешь?

      – Чувствую, конечно, не очень, – ответил я со скорбью в голосе, – но все же лучше, чем было, вижу только плохо… и перчатки приходится носить, а то барышни пугаются, а они (перчатки то есть) быстро снашиваются, а стоят дорого. Что же вы не приходили больше в больницу, я так ждал…

      – Да-а, – неопределенно протянула маменька, – что же ты от меня хочешь?

      – Я решил на службу поступить, в архив, помощником архивариуса. Вот, пришел за своими документами.

      – В архив, это, конечно, хорошо, – протянула маменька.

      Но тут из соседней комнаты раздался мужской голос: «Марыся, с кем ты там лясы точишь, поди сюда…» Причем окрик был не брата Ивана, а человека постарше. Я услышал через открытую дверь: «Так это и есть твой пшеклентый байстрюк?[4] С Иваном не знаю, что делать, еще и этот притащился, гони его в шею». Дальше разговор пошел по-польски, а вскоре маменька вернулась с тонкой пачкой бумаг.

      – Вот, Сашенька, – все на месте: метрика, выписка из церковной книги и твой диплом, все сберегла, – гордо заявила маменька, будто подвиг совершила, отстояв их у кого-то, кто хотел отнять. – А живешь ты где?

      – Живу пока у Лизы, она в обители, и я дом сторожу, а то бы все разворовали давно.

      – В обители? – услышав про бесхозный дом, что-то начала прикидывать в уме маман. – Она же в сумасшедшем доме была, выходит, ее выпустили?

      – Значит, вылечили Лизу, она же от горя помешалась, а время лечит, – ответил я, – но дом и аптека скоро отойдут монастырю – Лиза так распорядилась, поэтому можно я

4

Проклятый ублюдок (польск.).