РиДж. Таисия Попова

молчала и смотрела на него, не отводя глаз. У него светились глаза, и хотя вся набранная усталость словно придавливала его к земле, он снова был артистом. На сцене сегодня я видела у него именно такие глаза.

      – Марта, я ведь ничего не знаю о том, как живут в религиозных семьях. Если бы ты хоть что-нибудь про себя рассказала, я бы этот разговор раньше завел. Но я решил, что девушка, способная уехать с первым встречным в Париж на неделю, сама разберется во всем. А ты молчишь. У тебя внутри этот кипяток, а ты молчишь. Как будто говорить не умеешь.

      – Кипяток? – я поднялась с колен и подошла к нему. Он не поворачивался.

      – Теперь ты решил на меня обидеться, чайка Джонатан? Я не умею говорить. Сам видишь.

      – Нет, – просто сказал он, – я не решил обидеться, но мне трудно. Мне здесь каждую минуту трудно. Мне трудно в чужом языке, который я не знаю и который учу на ходу. Мне трудно в чужом городе, я много раз был в Париже, но жить здесь – совсем не то, что красиво гулять. Мне трудно жить вдвоем на этих двадцати метрах, потому что я всегда жил один в своей комнате, а с восемнадцати – один в квартире. Мне трудно на сцене, потому что я никогда такое не танцевал и репетирую даже во сне, и боюсь травмы, потому что она все перечеркнет. И больше всего мне трудно, что ты молчишь и молчишь, и я ничего о тебе не знаю, а сегодня я пришел – и тебя нет, и телефон выключен, и я не знаю, что случилось.

      Я тронула его ладонью по плечу, он быстро глянул на меня и снова перевел взгляд в окно.

      – Надо как-то нам языки учить, Марта. Мне французский. Тебе русский. Или, может, язык тела.

      – Не знаю я твой язык тела, – убрала руку с его плеча я, – чего ты хочешь, если у меня до тебя никого не было.

      – Претензия века, – рассмеялся Джонатан, – кажется, мы предъявляем ее друг другу и себе весь день. Кому рассказать.

      – Никому не рассказывай… – я видела его насмешливые глаза перед собой, и – как всегда – чувствовала, что мое тело оттаивает от этого паралича и льда, в котором оно жило так долго, под его объятием.

      – Дыши, – сказал он шепотом, задержав руки, – дыши, Марта, дыши, учись говорить.

      – Зачем мне сейчас говорить…

      – Нет, не сейчас, вообще говорить. Ты молчишь везде, потому что никогда не дышишь. Я научу тебя дышать. Это я точно умею. Это первые слова языка тела – дыхание.

      Была, наверно, полночь, потому что за окном вдруг раздался далекий, но очень слышный удар колокола. Мы замерли, а потом рассмеялись, глядя друг другу в глаза, и я в который раз подумала, что мы одного роста именно для того, чтобы все время замечать глаза другого перед собой.

      – Почему ты уехала со мной? – спросил он ночью, когда удар колокола донесся до нас уже в третий раз.

      – Ты меня уже спрашивал.

      – Ага. Ты не ответила.

      – Хотела в Париж.

      Он посмотрел на меня через полоску света, которая падала из-за шторы на кровать, пожал плечами.

      – Ты останешься со мной?

      – Je resterai.

      4. Джонатан. Un jour

      Она