Жаркие горы. Александр Александрович Щелоков

Все еще впереди.

      – Смотри, какой добрый сипасалар! А может, мне хочется, чтобы назвали спасаларом?

      – А это что? – спросил Полудолин.

      – Это куда скромнее, просто – полководец.

      Все трос засмеялись.

      Потом комбат и замполит проводили генерала до машины. Уже садясь в нее, Санин пожал руку Бурлаку:

      – Помни, майор, главное для тебя и твоих орлов – дожить до Дарбара.

      – Постараемся, – ответил Бурлак и посуровел: – Нелегко это, но приказ есть приказ.

      – Ну, ни пуха!.. – И генерал захлопнул дверцу.

      – Он меня удивил, – сказал Полудолин, когда машина отъехала. – Это что, задача – дожить до Дарбара? Сказано, будто пионерам на уборке картофеля: убрать отсель досель, но не перетрудиться. Чтобы животики не заболели. Я так не привык. Мы воюем, и жертвы неизбежны.

      – Оставь! – сказал Бурлак строго. – Сейчас об этом некогда. После всех дел поговорим.

      Шайтан огня

      Кишлак Уханлах.

      Район действий банды Хайруллохана

      Красивый гнедой жеребец, тяжело переступая стройными ногами, нес на себе мрачного седока в шелковой черной чалме.

      Саркарда[4] Хайруллохан, главарь душманской группировки, был с утра зол и гневался на окружающих по пустякам.

      Огромный, грузный, как деревянная колода, из которой у колодцев поят баранов, он сидел на коне, разопревший от съеденного час назад мяса, и сопел, ощущая, как бродят внутри его соки и газы.

      Лицо у Хайруллохана корявое, будто вылепленное скульптором, который поленился доработать свое творение до конца – убрать грубые мазки, разгладить морщины. Густые брови охватывали подлобье широкой черной дорожкой, не оставляя привычного пробела на переносице.

      Низкорослый, широкогрудый, он сидел на коне, раскорячив кривые ноги, непривычные к пешему ходу. Свои короткие пальцы саркарда украшал массивными перстнями с камнями-печатками. Он любил дышать на них, потом тер о полу одежды и, отставив руку, любовался игрой камней.

      Кроме пристрастия к еде и дорогим камням, все меньше оставалось у Хайруллохана радостей в жизни. По ночам ему снились кошмары, и он вспоминал тех, чью кровь пролил, как воду, кого приказал зарезать, замучить, сжечь. Но чем чаще ему вспоминались жертвы, тем более жестоко он относился к другим, кто попадался ему в руки. Так новой кровью старался он смыть с рук запекшиеся пятна старой.

      Не ладилось и со здоровьем: обжорство и излишества давали о себе знать. Без того не очень опрятный, жирный и перхотливый, он пропах острым запахом мочи и пота, и люди, с которыми ему приходилось иметь дело, только из страха не отходили от него подальше и не зажимали нос.

      Сейчас, въезжая в родной кишлак, где его знали и помнили с детства, Хайруллохан принял вид царственный, надменный.

      Он сидел на коне вольно, слегка избоченясь. Левой рукой небрежно держал повод, правой, с плетью, опирался о бедро. Слева и справа от него гарцевали верные подкопытники, готовые по первому знаку

4

Саркарда – атаман (пушту).