Яша, ты этого хотел?. Дина Рубина

и – жить дальше, жить ради этой маленькой души, пока твою жизнь не возьмут в щепоть и не разотрут между пальцами, как пыльный комочек моли…

      Любка домывала в комнате пол, заткнув подол платья за пояс, мелькая в сумерках высокими, античной стройности ногами.

      – А… Ринмихална… – рассеянно пробормотала она, разогнувшись. – Куда вы в ботах по чистому!.. Стойте… – Она поставила табурет у двери, и Ирина Михайловна села, как подломилась. – Слыхали – на кухне? Старая курва сама себе доклад делает… Это она второй раз уже… Вон орет, чтоб мне слышно было… Я все жду, как по третьему кругу запоет, пойду ее на примус сажать…

      Она крепко отжала тряпку и шлепнула у ног Ирины Михайловны:

      – Нате. Вытирайте.

      – Люба… – медленно проговорила Ирина Михайловна мерзлым голосом, жестким настолько, что больно было говорить. – Люба… Вам, вероятно, следует уйти… от нас с Сонечкой…

      Любка выпрямилась, одернула юбку, нехорошо пощурив глаза:

      – Да? Это куда же? Чем не угодила-то? А? Ринмихална?

      Та откинулась, почувствовав затылком прохладу стены, прикрыла веки.

      – Дело в том, Люба… Может быть, вы не знали… Я ведь той же нации, что эти врачи… отравители.

      – Да какие они отравители?! – глубоко воскликнула Любка. – Вы-то, Ринмихална, вы-то в своем уме?!

      – Тихо, тихо, Люба!

      – Мне-то уж вы не пойте, я не Кондакова, я в зоне таких отравителей ох сколько навидалась!

      – Да погодите же, не в этом дело! – Ирина Михайловна страдальчески поморщилась. – Я говорю сейчас о том, что у меня вам небезопасно оставаться…

      Любка еще мгновение смотрела на нее, не понимая, и вдруг захохотала – бесшабашно-весело, шлепая себя по коленям, по щекам, по животу.

      – Мне! Мне опасно! Ой, не могу… Ой, насмешили, Ринмихална… – Она искренне веселилась. – Мне – опасно! Значит, не вам с моей уголовной рожей, а мне – с вами… Ох, ну дожились… Ну, умора… – И не сразу успокоилась.

      Из кухни гремел голос Кондаковой – она заходила на третий круг.

      – Репродуктором сделалась. Большое удобство, наш-то третью неделю молчит. Ну пойду на стенку повешу, чтоб ей задницей до точки дотянуться.

      – Люба, умоляю!..

      Но Любка настойчиво и вежливо придержала дверь, не пуская Ирину Михайловну.

      – Вам туда не стоит, Ринмихална. – Движения мягкие, голос вкрадчивый, на жестком лице окаменевшие скулы. – Да не бойтесь, не забью суку.

      Вышла и плотно прикрыла за собою дверь. Через минуту голос на кухне оборвался и наступила тишина – звонкая и такая прозрачная, что слышно стало, как сопит в коляске Сонечка.

      Ирина Михайловна испугалась и приоткрыла дверь. Из кухни доброжелательно, тихо журчало:

      – …из тебя душонка соплями вытечет… – Кондакова как-то пискнула и зашуршала, затем резко двинули стулом, что-то шлепнулось, кто-то всхрапнул, и опять зажурчало приветливо: –…еще разочек… нехороший взгляд… ты у меня ползком вокруг собственной жопы ползать