Время неместное. Мария Фомальгаут

этой маслянистой дряни можно заработать?

      Роттервельд вспоминает, снова содрогается в омерзении. Ботинки-таки пришлось выкинуть, не отчистил, про брюки и речи нет, домой ехал, в экипаже брезгливо отворачивались, зажимали носы. До сих пор, кажется, воняет, хоть с пемзой оттирайся, хоть с чем…

      – Друг мой, вы будете есть на золоте и спать на серебре.

      – Ну, хорошо… – Роттервельд поднимает руки, – куплю парочку…

      – Не парочку, молодой человек. Все, сколько я вам указал, – гость тычет в карту, – все отмеченные участки.

      – Вы меня разорите, сэр.

      – Я вас озолочу…

      Роттервельд борется с желанием выставить гостя за дверь. Вспоминает «Виргинию». Переводит дух.

      – Если… если я не заработаю на этом…

      – Никаких если. Без вариантов.

      Роттервельд прославился своей способностью находить общий язык с любым человеком. Он никогда не опускался до такой мерзости, как убийство или разорение конкурентов. «Уважение и сотрудничество» – такой девиз Роттервельд повесил над своим рабочим столом, и неуклонно ему следовал.

      В дверь звонят. И странное дело: вроде Роттервельд уже не мальчик, уже и слуга подойдёт, откроет, снимет с гостя шляпу и пальто – а хочется, как маленькому, броситься к двери, Роттервельд ждал этого человека, как когда-то ждал отца, с подарками под Рождество…

      Входит гость. Роттервельд ловит себя на том, что до сих пор не знает его имени. И ещё на том, что обнимает его. Как отца в детстве. Обнимает… что-то чувствует под ладонями, вроде бы всё при всём: сюртук, холодный с улицы, живая плоть под сюртуком, бьётся жилка на мясистой шее… и всё-таки не то…

      – Чуете? – гость подмигивает. Садится в кресло. Роттервельд смотрит на гостя, не понимает: вот тень от кресла, вот тень от столика, от бутылки… и…

      Гость поднимает брови:

      – Впечатляет?

      – Вы… дьявол?

      – А вы сами как думаете?

      – М-м-м…

      – А вам не всё равно?

      Гость расстёгивает сюртук, показывает нательный крестик, слабое утешение, очень слабое…

      Пьют за встречу. Роттервельд по привычке ждёт какого-нибудь подвоха, сейчас поплывёт комната перед глазами, запляшут стены и потолок…

      – Я, собственно… по поводу Фельдмана к вам обращался, – говорит Роттервельд.

      – Конкурент ваш?

      – К сожалению. Сущий дьявол.

      – Ну, до дьявола ему далеко, – гость фыркает.

      – Я, собственно… как бы его…

      Гость хмурится, глаза злые:

      – Друг мой, я вам что сказал? Хотите, чтобы я вам помогал, извольте всю подноготную про конкурентов ваших. Кто отец-мать, где родился…

      – Достал, достал, – Роттервельд хлопочет, вынимает фотографии, – вот, мать, в девичестве Рэйчел Килпатрик…

      – Оч хорошо… Ну что… пойдёмте.

      – К-куда?

      – А вот… сами нарвались, сказали, что я дьявол…

      Роттервельд не понимает. Они выходят на улицу и куда-то сворачивают, не на пятую авеню, и не на сорок седьмую стрит, а куда-то… куда-то…

      Куда-то…

      Не вправо, не влево,