«– Вы читали, сударыня, „Героя“ – как вам кажется? – Ах, бесподобная вещь! По-русски ничего еще не было подобного… так это все живо, мило, ново… Слог такой легкий! Интерес – так и заманивает. – А вам, сударыня? – Я не видала, как прочла; и так жаль было, что скоро кончилось, – зачем только две, а не двадцать частей? – А вам, сударыня?..»
«Смоленская помещица, вдова Настасья Петровна Бунина поехала в Петербург, для определения в службу двух старших сыновей своих и для представления в Смольной монастырь дочери, которая имела уже счастье быть туда принята. Хотя войска наши, равно как и неприятельские, были тогда в движении, однако военные действия еще не начинались, и она, уезжая, оставила без себя четырех детей, двух маленьких сыновей в Смоленском пансионе, и еще двух меньших дочерей дома, препоруча их всех человеколюбивому покровительству соседей, и наслаждалась спокойною о их судьбе беспечностью…»
«Любезный Мишенька! Письмо твое от 8-го Февраля принесло мне большое удовольствие. В нем так подробно и мило описано твое времяпрепровождение, что я премного тебя, мой друг, благодарю. Желала бы чаще и чаще получать о вас известия, самые свежие и подробные; но что с вами делать? Как вас и чем, молодых людей, принудить к тетушкам писать? Это свыше меня, свыше вас и свыше возможности! Не ты, мой друг, первый, не ты последний; не тобой началось, не тобой и кончится. Я не только не требую от молодого человека всегдашней точности и непоколебимой степенности, но даже их боюсь…»
«Светлое море С небом слилось, С тихостью волны Плещут на брег, Кроткие зыби Чуть-чуть дрожат…»
«Странная судьба выпала на долю русской интеллигенции. Даже самое слово «интеллигенция» до сих пор остается не вполне ясным и точным. В него вкладывается разнообразное и нередко противоречивое содержание. Еще больше противоречий встречается в оценке заслуг и значения нашей интеллигенции. Одни утверждают, что ни в одной стране нет такой идеалистической, бескорыстной и героической интеллигенции, как у нас; другие, напротив, наделяют ее одними пороками и недостатками. Не было бы ничего удивительного, если бы такое разноречие вытекало из коренной разницы общего миросозерцания у различных представителей нашей общественной мысли…»
«Солнечные ясные дни, стоявшие в половине августа, надолго предвещали неизменчиво хорошую погоду; мне было скучно, и как охотника меня тянуло в поле. Невольная, но тяжелая тоска но оставленной стороне и милым дорогим мне людям уже крепко начинала въедаться в мою одинокую здесь жизнь… и я ради развлечения с особенным усердием принялся за службу. Разъезжая неразлучно с ружьем и собакой и увлекаемый новизною местности и любимой страстью к охоте, я лесами и болотами пробирался по границам соседних губерний: Вологодской и Олонецкой…»
«Долго, нескончаемо долго тянулась непривычная для меня северная зима… Морозов трескотня и вой снежных метелей вместе с плакучим стоном знакомого филина на башнях соседнего монастыря до того пробирали меня в собственной моей квартире, в особенности по ночам, что какое-то непоседство дома развилось во мне до степени неодолимой потребности ездить и ездить… Куда? Зачем? – это было для меня безразлично, лишь бы не сидеть дома с глазу на глаз с томительною скукой и постоянным одиночеством…»
«Комната в доме Марьон де Лорм. Стол на первом плане уставлен винами, фруктами и пр., за ним сидят Барадас, четверо придворных, великолепно одетых в костюмы 1641–1642 годов. Герцог Орлеанский сидит возле, развалившись в кресле. Марьон де Лорм стоит сзади него и подает ему вино. За другим столом Мопра и Беринген играют в кости; другие придворные стоят вокруг и следят за игрой…»
«Вопрос о рациональном устройстве у нас каторжных работ обратил, в последнее время, особенное внимание на остров Сахалин, который по отдаленности своего положения, среди негостеприимных Охотского и Японского морей, представляет все условия места, назначаемого для отдаленной ссылки, а с другой стороны – его естественные богатства, в особенности обильные залежи каменного угля, дают все средства для организации там производительных работ…»
Время бессильно уничтожить плод народной фантазии об императоре Александре I. Уединенный образ жизни последних лет царствования, его внезапная кончина вдали от императорского двора, нелепое, более чем несвоевременное погребение тела – все это породило упорные слухи и домыслы его подданных об отречении Александра I от престола и тайной его жизни в глухой сибирской стороне. Об этом – сюжет-легенда предлагаемой книги.