«Десять разведчиков под командой молодого сержанта Ляпунова крутой тропкой спускаются к речному броду. Бойцы торопятся. Темнеет, и надо успеть в последний раз на ночь перекурить в покинутом пастушьем шалаше, близ которого расположился и окопался полевой караул сторожевой заставы. Дальше – где-то на том берегу – враг. Его надо разыскать…»
«Тыловая железнодорожная станция на пути к фронту. Водонапорная башня. Два прямых старых тополя. Низкий кирпичный вокзал, опоясанный густыми акациями. Воинский эшелон останавливается. К вагону с кошелками в руках подбегают двое поселковых ребятишек…»
«Прямой и узкий, как лезвие штыка, лег через реку железный мост. И на нем высоко, между водой и небом, через каждые двадцать-тридцать метров стоят наши часовые. Вправо по берегу за камышами – а где точно, знают только болотные кулики да длинноногие цапли – спрятан прикрывающий мост батальон пехоты. На другом берегу на горе, в кустарнике, – артиллеристы-зенитчики. По мосту к линиям боя беспрерывно движутся машины с войсками, оружием и боеприпасами. По мосту проходят и проезжают в город на рынок окрестные колхозники…»
«Наш батальон вступал в село. Пыль походных колонн, песок, разметанный взрывами снарядов, пепел сожженных немцами хат густым налетом покрывали шершавые листья кукурузы и спелые несобранные вишни. Застигнутая врасплох немецкая батарея второпях ударила с пригорка по головной заставе зажигательными снарядами…»
«Обложка детиздатовской книги «Тимур и его команда». Книгу держит Коля Колокольчиков. Заикаясь и показывая на книгу, он говорит Квакину: – Не люблю, когда врут! Здесь написано, что когда ты был хулиганом, то я стоял перед тобой бледный. Я никогда ни перед кем не стоял бледный. Это не в моем характере… Квакин (добродушно): – Ты стоял весь красный и языком лизал губы. Но вот нос у тебя, кажется, действительно был бледный…»
« Внутренность избы. На сцене офицер. Офицер (говорит по полевому телефону) . Доношу: я с эскадроном в шестьдесят клинков занял без боя деревню Тумашово. Партизанский отряд красных под командой шахтера Дубова пока не обнаружен. Под окном голоса, шум. Ищу оружие. Веду обыск, допрос, разведку. Всё! Входит ординарец… »
«У костра на отдыхе после большого перехода заспорили красноармейцы. – Помирать никому неохота, – сказал Сережка Чубатов. – Об этом еще в древности философы открытие сделали. Да и так, сам по себе на опыте знаю. Но, конечно, тоже – смерть смерти рознь бывает. Ежели, например, подойдешь ты ко мне и скажешь: «Дай я тебя прикладом по голове дерну», – то, ясное дело, не согласишься, и даже очень. Потому с какой стати? Неужели она, голова, у меня для того и создана, чтобы по ней прикладом либо еще каким посторонним предметом ни за что ни про что стукали?..»
«Кажется, у Немировича-Данченко есть такая картинка: приводят пленного японца. Пока то да сё, попросил он у солдата умыться. Ополоснул голову из котелка и стал ее намыливать. Долго намыливал, фырчал, растирая лицо, смыл мыло, зачерпнул еще котелок воды, начал зубы полоскать и грудь холодной водой окатывать…»
«Я только что сел за поданный доброй хозяйкой ломоть горячего хлеба с молоком, как в дверь с шумом ворвался подчасок и крикнул: – Товарищ командир! Подбираются белые, прямо так по дороге и прут человек двадцать. Я выскочил. Пост был шагах в сорока, у стены кладбища. Первый взвод уже рассыпался вдоль каменной ограды, и пулеметчик, вдернув ленту, сказал: – Эк прут! От луны светло, всех дураков тремя очередями снять можно. Разреши, товарищ командир, пропустить пол-ленты…»
«В караульном помещении тихо. Красноармейцы очередной смены, рассевшись вокруг стола, разговаривают так, чтобы не мешать отдыху только что сменившихся товарищей. Но разговор не клеится, ибо мерное тиканье маятника нагоняет сон, и глаза против воли слипаются…»