«Когда его сгорбленная, приниженная фигура проходила по кривым, немощеным улицам провинциального городка, такого же жалкого и забытого судьбой, как и он сам, жизнь казалась ненужной и неинтересной…»
«Миноносец, которым командовал Владимир Мосолов, стоял, на Кронштадтском рейде, под парами, ожидая командира. Это был четырехтрубный красавец, последнее слово миноносной техники, с тремя стодвадцатимилиметровыми орудиями и четырьмя минными аппаратами. Команды на нем было шестьдесят человек, – все молодцы, как на подбор… Кроме того, на миноносце был помощник Мосолова – мичман Зубатов и механик Добрынин. Назывался миноносец „Чуткий“…»
«Звали его Бен-Аир. Он разбойничал уже пять лет в окрестностях Иерусалима, оставаясь неуловимым для римской полиции, будто был это не человек, а бесплотный дух, могущий, по желанию, провалиться в землю, или испариться в воздухе…»
«Миноносец, которым командовал Владимир Мосолов, стоял, на Кронштадтском рейде, под парами, ожидая командира. Это был четырехтрубный красавец, последнее слово миноносной техники, с тремя стодвадцатимилиметровыми орудиями и четырьмя минными аппаратами. Команды на нем было шестьдесят человек, – все молодцы, как на подбор… Кроме того, на миноносце был помощник Мосолова – мичман Зубатов и механик Добрынин. Назывался миноносец „Чуткий“…»
«Миноносец, которым командовал Владимир Мосолов, стоял, на Кронштадтском рейде, под парами, ожидая командира. Это был четырехтрубный красавец, последнее слово миноносной техники, с тремя стодвадцатимилиметровыми орудиями и четырьмя минными аппаратами. Команды на нем было шестьдесят человек, – все молодцы, как на подбор… Кроме того, на миноносце был помощник Мосолова – мичман Зубатов и механик Добрынин. Назывался миноносец „Чуткий“…»
«Утром вестовой из штаба принес лейтенанту Калюжному пакет. Калюжный распечатал его, нахмурясь. „Неужели перевод на другое судно“?.. – подумал он, вынимая вдвое сложенную бумагу. В бумаге было предписание явиться сегодня, к полдню, в штаб. Распоряжение шло от адмирала…»
«Утром вестовой из штаба принес лейтенанту Калюжному пакет. Калюжный распечатал его, нахмурясь. „Неужели перевод на другое судно“?.. – подумал он, вынимая вдвое сложенную бумагу. В бумаге было предписание явиться сегодня, к полдню, в штаб. Распоряжение шло от адмирала…»
«На московских бульварах, лет двадцать назад, куда было оживленнее, чем теперь. Раньше молодежь была бодрее, взгляд её на жизнь не был отравлен ни политикой, ни экономическими запросами. Жилось всем вольно и хорошо, – кому бедно, кому – богато, но, во всяком случае, не скучно… И на московских бульварах, в особенности летом, собирались и домные, и бездомные, и уставшие от службы за день и – от одиночества за всю жизнь… Собирались сюда и женщины, и девушки, промышлявшие ремеслом позорным, – с накрашенными щеками, с подведенными бровями и глазами… Приходили и студенты и чиновники, молодые, безусые, с дырявыми карманами, но с большими горизонтами в душе…»
«На московских бульварах, лет двадцать назад, куда было оживленнее, чем теперь. Раньше молодежь была бодрее, взгляд её на жизнь не был отравлен ни политикой, ни экономическими запросами. Жилось всем вольно и хорошо, – кому бедно, кому – богато, но, во всяком случае, не скучно… И на московских бульварах, в особенности летом, собирались и домные, и бездомные, и уставшие от службы за день и – от одиночества за всю жизнь… Собирались сюда и женщины, и девушки, промышлявшие ремеслом позорным, – с накрашенными щеками, с подведенными бровями и глазами… Приходили и студенты и чиновники, молодые, безусые, с дырявыми карманами, но с большими горизонтами в душе…»
«Маленькое железнодорожное здание разъезда „Ухватовка“ крохотным, пестрым комочком лежало на фоне необозримой сибирской тундры……»