У слепцов хороший слух. Генри Лайон Олди

      Утром проснулся

      Живой.

      Разве не повод для счастья?

      Пусть выпадает не часто —

      Хватит с лихвой.

Ниру Бобовай

      Каваррен гудел растревоженным ульем в момент явления пасечника. Вот он снимает крышку, вырезанную из душистого тополя: пчелы-каварренцы сердито жужжат, щетинятся жалами рапир, шпаг и палашей, суетятся… Но вселенскому пасечнику нет никакого дела до возмущения крылатых бестий.

      Он пришел за положенной данью.

      Именно таким представлялся сейчас город Петеру Сьлядеку, когда бродяга шел по кварталам, и впрямь напоминавшим пчелиные соты. Шум, страх, раздражение, предчувствие чего-то… Беды?!

      – Рожает, слышь? Фрида рожает…

      – Наконец-то… давно пора…

      – Именно что давно! С полуночи орет…

      – Я до утра глаз сомкнуть не мог…

      – Ох, чует мое сердце, не разродится!

      – Вы так думаете?

      – Что тут думать? Кабы все хорошо, уже б нянчила…

      – Верно, верно. Никак ей не разродиться, бедняжке…

      – А если и родит – так мертвенького. И сама родами помрет. Кровью изойдет…

      – Раньше бабы легче рожали…

      – Ежели ребенок неживой родится, а Фрида вслед уйдет – Остин руки на себя наложит…

      – Ясен день, наложит… сердце у него слабое…

      Складывалось впечатление, что на улицы, бросив дела, вышло посудачить все население разом. Сьлядека поминутно толкали, наступали на ноги, не обращая внимания, спешили дальше, – но он, прижимая к груди драгоценную лютню, упрямо сопротивлялся прибою толпы. Путь лютниста лежал к местному университету. «И чего меня туда несет?» – в который раз сам себе изумлялся Петер, перепрыгивая сточную канаву и уворачиваясь от зеленщика с тележкой. Впрочем, слово есть слово. Никто вчера за язык не тянул, а данные обещания надо выполнять. Тем паче, дело пустяковое: заглянуть в университет, найти Влада Цепеша, доктора искусств с музыкального отделения, и наиграть ему мелодию валашской песни «Дунай – вода глубокая». Доктор Цепеш собирался использовать тему в качестве основы для будущего пятиголосного мотета. Только и всего. Кто ж мог знать, что придется окунуться в вавилонское столпотворение?! Праздник сегодня, что ли? Не похоже…

      – …обрезун бесплодный!

      – Это что ж за напасть такая?!

      – А вот такая! Хворь богопротивная. Турки занесли.

      – Кто угодно теперь подхватить может. И лекарств никаких нету…

      – Ась?

      – Обрезун, говорю! Дети сразу обрезанными рождаются. Крайнюю плоть будто мыши объели. И фитиль с мизинец…

      – И мужской силы лишены!..

      – А если девочка?

      – Дурачина! Девочки от бесплодного обрезуна вообще не рождаются!

      – Ужас-ужас!..

      – От турок все беды. От турок и золотарей…

      – Какие турки?! Черный аспид в округе гуляет! Проползет во сне по телу…

      – Ась? Спид? Черный?

      – Аспид! Аспид, говорю, глухая тетеря…

      Вчера, в таверне «Золотой горшок», где молодого фукса, то есть студента-второгодка, посвящали в честные бурши, тоже дым стоял коромыслом. Однако там было не в пример веселее, чем сегодня на улицах. Кандидат на почетное звание предстал пред светлые очи старших студиозусов, а также магистров и бакалавров. По мнению Петера, эти головорезы, сплошь покрытые жуткими шрамами, вооруженные рапирами и эспадронами, хлещущие пиво без меры и хватающие за грудь любую смазливую служаночку, куда более смахивали на банду разбойников, нежели на людей, изучающих схоластику, медицину, право, теологию и прочие мудреные науки, не говоря уже о музыке. Тем не менее, высокая латынь, знание которой отличает ученых мужей, звучала в «Золотом горшке» куда чаще любого другого наречия, и почти вровень с виртуозной бранью, свидетельствуя: отчаянные бурши знают толк не только в дуэлях, драках и бесчинствах.

      Перво-наперво, по знаку председателя корпорации, кандидат осушил две кружки пива, размерами способные устрашить великана. Затем стал отвечать на вопросы председателя. В основном он цитировал параграфы из студенческого Устава, касающиеся дуэлей – кодекс сей наш славный малый знал назубок. После каждого ответа ему подносили очередную кружку: пиво требовалось выпить залпом, не отрываясь. Из речей фукса Петер уяснил, что короткие рапиры, с каковыми бурши не расставались даже в нужнике, серьезным оружием не почитались. На рапирах молодые люди рубились между собой без всякого повода, так, забавы ради, едва ли не ежедневно. Мензур-дуэли с запретом отступать и уклоняться устраивались с единственной целью: обзавестись почетными шрамами на лице и руках. Шпаги же использовались в более серьезных поединках, где повод мог предполагать смерть обидчика; например, отказ передать «шпаргалет» на сдаче зачета по каноническому праву. В итоге рубаки из буршей выходили еще те! – редкий наемник взялся бы тягаться с тишайшим бакалавром из обители чистых искусств.