Все романы. Михаил Веллер

оят. И ложатся. На курс.

      Но они возвращаются…»

Владимир Высоцкий, «Лоция».

      «Все вымпелы вьются и цепи гремят!»

Песнь варяжского гостя из оперы «Садко».

      «Пролетариям терять нечего, кроме своих цепей,

      возьмемся за руки, друзья, соединяйтесь».

Реклама шоколада «Маркс».

      «И тогда нам экипаж – семья».

Свадебный марш Мендельсона в постановке Р. Виктюка.

      «Забил заряд я в тушку Пуго».

М.Ю. Лермонтов, «Октябрино».

      «И тогда Снорри Стурлусон снарядил большой

      корабль, чтобы достичь того берега».

Младшая Эдда.

      «Все, что плавает, раньше или позже утонет».

Архимед, «Физика».

      «Атакуйте! Топите их всех!»

Резолюция гросс-адмирала Деница.

      «Ты лжец, Нам-Бок, ибо все знают, что железо

      не может плавать».

Джек Лондон, «Морской волк».

      «Семь футов под килем!»

Формула счастья.

      «Полундра!»

Честное предупреждение.

      «Изъятие испорченного листа из вахтенного журнала оформить актом. Дежурному по кораблю лейтенанту Беспятых за порчу вахтенного журнала и нахождение на вахте в нетрезвом состоянии объявляю пять суток ареста при каюте.

Командир кораблякапитан первого ранга Ольховский(подпись)».

      2

      Давайте назовем это для пущей внятности экспозицией, или рекогносцировкой, или привязкой по местности, или преамбулой. Ступим на мостовую с тротуара, поднимем руку, и почти сразу частник из правого ряда отслоится от движения Невского, вильнет к бровке и притормозит, перегнувшись к правой дверце.

      – К «Авроре». – И поясним для непонятливых, чтоб не переспросили насчет кафе, магазина, ресторана или гостиницы: – К крейсеру. – И уж для самых туповатых уточним: – На Петроградскую набережную. К Сампсониевскому мостику. – И хотя последнее уточнение звучит явно излишним, но способно доставить самому клиенту удовольствие своей осведомленностью.

      Разумный водитель тут же свернет по Большой Конюшенной к Мойке, обогнет Марсово поле вдоль Лебяжьей Канавки, вырулит на набережную Невы и через Троицкий мост перескочит к Петропавловке – а там направо по Петровской, мимо громады Дома политкаторжан и крошечного домика Петра, пятьсот метров до поворота – и вот слева из-за угла, где проток Большой Невки отделяет Выборгскую сторону с бело-голубой коробищей гостиницы «Санкт-Петербург», – вылезает фок-мачта и мостик легендарного революционного крейсера.

      В масштабе города он производит впечатление ностальгически небольшого. Две мощные, коробчатого металла штанги намертво приварили его правым бортом к набережной. А на самой набережной торгуют кока-колой, матрешками и значками. И вахтенный в скворечнике перед трапом скучает детским лицом.

      А теперь – несколько слов про всем известный трехтрубный силуэт, шаровую краску, оттяжки стеньг, узкий латунный оклад иллюминаторов, и сомнение, стоит ли упоминать несоразмерно незначительные орудия, четырнадцать шестидюймовых стволов которых, впрочем, теоретически способны разнести все в радиусе пятнадцати километров. Крейсер не выглядит самоходной подставкой для своей артиллерии – каковой он, в сущности, является: мысль об этом странна, корабль – нечто значительное, цельное, комфортное для восприятия.

      И однако ощущение общей ненужности и неожиданной неинтересности экспоната не оставляет зрителя. Слишком уж недотягивает бытовой облик оригинала до его мифической сущности. Виной тому и тотальная разочарованность эпохи, и нерешенность рутинных забот, равно пригибающих команду и посетителей.

      Вход бесплатный.

      3

      Подобно многим гадостям и проблемам, эта пришла со стороны Финляндского вокзала. Впоследствии, многократно возвращаясь мыслью к началу всего, Ольховский усматривал ехидный перст судьбы в том не лишенном символа обстоятельстве, что англичане явились непосредственно после осмотра ленинского паровозика (германской постройки локомотивы обслуживали российские линии той эпохи; и что стоило котлу взорваться бы когда надо) и памятника на площади, где вождь указывал на юг, в сторону Москвы, стоя на башне броневика английской системы «Остин», пулемет которого был сориентирован параллельно с указующим жестом руки. Город-музей Петербург вообще так густо профарширован символами, что куда ни плюнь – во всем готова явить себя изящная до назойливости аллегория.

      Перст судьбы, да еще «ехидный», в подсознании ассоциировался с общей греховностью, и позднее Ольховский придумал в качестве определения своей роли в истории красивую и многозначительную фразу: «На всяком грех, да не всякому крест». В курсантские годы он пописывал стишки. Вообще во многих каперангах погибли эстеты и