Держи меня крепче. Татьяна Полякова

в тугой клубок.

      Парень успел удалиться на десяток метров, обернулся под моим растерянным взглядом, лихо улыбнулся и помахал рукой. Жест этот можно было при желании расценить как прощальный, а можно и по-другому: он вроде бы предлагал следовать за ним, торопя и подбадривая: «Ну что стоишь, давай шевелись». Когда он повернулся, я увидела на его груди что-то вроде рюкзака, откуда торчала детская головка в смешной шапочке с ушками. И в это краткое мгновение разрозненные элементы вдруг сложились, точно кусочки мозаики, в разноцветное панно: парень в бейсболке, под которой он прятал лицо, и его лихая улыбка, и этот жест, но главное, главное – ребенок, которого он нес на груди, прижимая к себе… мой ребенок, потому что в ту минуту я не сомневалась, что поспешно удаляющийся парень – это Лукьянов.

      – Саша! – заорала я, не помня себя, и бросилась за ним. Он свернул к лифту, ускоряя шаг, и через мгновение растворился в толпе, а я бежала следом, толкала спешащих людей и орала не переставая: – Саша! – Народ расступался, глядя на меня, точно на безумную.

      Я и была безумной. Добежала до лифта и бестолково заметалась по длинному проходу, пока лифт спускался вниз, и, перевесившись через перила, вновь увидела на первом этаже его… парня в темной куртке, выходящего из кабины, и опять бежала, теперь уже к эскалатору, а потом перемахивала через три ступеньки, на ходу сбросив сапоги и проклиная человека, придумавшего обувь на высоком каблуке, и глянцевую плитку пола, и эту проклятую толпу, в которой так легко затеряться.

      Я металась по первому этажу, люди шарахались в разные стороны, и Саши среди них не было. А потом я его увидела на нулевом этаже, недалеко от выхода на парковку, и, зная, что не успею добежать ни до лифта, ни до эскалатора, перемахнула через ограждение, собираясь прыгнуть вниз, и тут же почувствовала чьи-то руки на своих плечах.

      – Да она сумасшедшая! – вопил кто-то.

      Я лежала на плиточном полу, двое дюжих парней держали меня, навалившись сверху, и перед тем, как потерять сознание, я еще раз увидела Сашу. Он стоял в лифте, опираясь ладонью в стеклянную стенку, и без улыбки смотрел на меня.

      Очнувшись, я боялась открыть глаза. Лежала, сцепив зубы, не зная, где я, с одной мыслью: «Что теперь будет? Что будет, если Тимур узнает? А он непременно узнает о моей сумасшедшей выходке в торговом центре. Найдутся доброхоты, донесут». Я так старательно удерживала его от безумия, твердила: «Ребенок мертв», – а сама… сама сорвалась.

      – Ну, вот, все в порядке, – услышала я чей-то голос и нехотя открыла глаза. И первым, кого увидела, был Тимур. Он сидел рядом, коснулся ладонью моего лица и улыбнулся.

      – Привет, – сказал тихо.

      И я ответила:

      – Привет. – И заревела, наплевав на женщину в белом халате, что стояла рядом, на каких-то незнакомых людей, толпившихся за ее спиной, ревела, прижимаясь к его ладони, бормоча, как в бреду: – Все нормально.

      – Поедем домой, – сказал он, и я с трудом поднялась, оглядываясь и пытаясь понять, где нахожусь. Кабинет администрации торгового центра. Парни, что успели схватить меня, не дав спрыгнуть вниз, как выяснилось позднее, были охранниками, приставленными ко мне Тимуром. Они вызвали «Скорую» и позвонили Тагаеву. Наверное, искренне считали, что поступают правильно. Жаль, что я не спрыгнула вниз, переломав себе ноги и шею в придачу. Это все-таки лучше, чем видеть его лицо, бледное, с вымученной улыбкой, и знать, что он сейчас чувствует. Бессилие для таких, как он, невыносимо, а невозможность защитить тех, кого любишь, способно попросту убить. Это страшная боль – быть рядом и не иметь возможности помочь. «Молчать, молчать, – твердила я, тупо разглядывая свои сапоги, что стояли возле дивана. – Если я скажу, что видела ребенка у Саши на руках, Тимура не удержать, не удержать от напрасных поисков, от бессмысленной надежды, от бесконечной боли. Молчать. И страдать в одиночестве. Я буду жить, сцепив зубы, и он, прекрасно зная, что происходит со мной, замкнется в себе, и все повторится: не будет нас, будем я и он, наедине со своим горем. Ты этого хотел, Саша?»

      Тимур помог мне обуться, а потом подхватил на руки и понес из кабинета, прижимая к себе и пряча лицо в моих волосах, охрана шла следом, один из парней нес мою шубу, второй – сумку, оба старательно отводили взгляды. А я, обхватив Тимура за шею, вдруг сказала:

      – Знаешь, я счастлива. – Он вскинул голову и посмотрел на меня, и стало ясно: внезапно пришедшие мне на ум слова были самыми правильными. – Я люблю тебя и счастлива, – повторила я и улыбнулась. – Не отпускай меня, ладно? – И он нес меня на руках до самой машины, и лицо его приобрело умиротворенное выражение, которое я замечала лишь, когда он спал, прижимаясь ко мне в полумраке спальни.

      Я оказалась на заднем сиденье машины, и он был рядом, все еще обнимая меня, а я вздохнула, как будто после долгой дороги вернулась домой, и в самом деле почувствовала себя счастливой, ощущая его руки и тепло его тела. В квартиру мы вошли обнявшись.

      – Хочешь чаю? – спросил Тимур, я кивнула, направилась в гостиную, где на диване лежал мой пес, погладила его и буркнула:

      – Твой Лукьянов дурак. Все будет по-другому.

      Сашка при этих словах