Чувство вины и легкие наркотики. Сергей Галиуллин

ою лето,

      зимовать мешают мои простуды,

      мы уедем в какой-нибудь коктебель.

      или другую гористо-морскую местность.

      совершать прогулки, студить затылки

      на террасе нерусское пить вино.

      я когда-нибудь обрету известность,

      собирая твои кивки и ухмылки,

      превращая их маленькое кино.

      перед титрами пауза, музыка виснет,

      на экране затем бесконечно долго

      пролетают буквы, труба гудит.

      мне очень нравится, что ты в моей жизни

      занимаешь места не больше осколка,

      который заблудился в моей груди.

      Мы встречаемся в месяц раз, в опустевшем баре,

      Ближе к полночи, ближе к стойке, ближе к луне,

      Худощавый мальчик играет нам на гитаре,

      Слишком много вина в бокале и водки во мне.

      Мы встречаемся в месяц раз, мы не можем чаще,

      Слишком старые, слабые наши с тобой сердца,

      Плюс при горечи одинокого месяца слаще

      Эти встречи с началом, но без конца.

      Мы встречаемся в месяц раз, мы гордимся этим,

      Мы герои красиво снятых кинокартин,

      Мы юны и пьяны и предельно опасны как дети,

      По ночам отдающие камни стеклу витрин.

      Мы встречаемся в месяц раз, так до самой смерти,

      До тоннеля без яркого света в самом конце,

      Только мальчик с гитарой будет хранить в конверте

      Фотографию нашу и печаль на лице.

      что-то не спится стиральной машине,

      одолевают страхи большие

      и малые, белые и деликатные,

      черные и с цветными пятнами.

      как тяжело машине, паршиво,

      вещи внутри непонятные, вшивые,

      вертятся, сушатся, море режимов,

      самое страшное – вещи чужие,

      нет у машины даже носка,

      обуревает машину тоска.

      смотрит на стены в кафельной плитке,

      месяц работы как годы отсидки,

      крутит и вертит, скулит и стенает.

      хуже живет только щетка зубная.

      и дыра в затылке (проем двери),

      с номерком браслет, ты себе бери,

      а ему надевай на запястье свой,

      и беги лесами, пока простой.

      и пока заряжают, считают, пьют,

      умирают, спасают, баклуши бьют,

      на опушке леса сорвешь берет,

      закопаешь, как будто тебя и нет.

      похоронка в город твой, а ему,

      потерявшему всю семью, к чему

      похоронка? смотри сбежал,

      не заметили, что же ты дрожал.

      пропивая память в дурном кафе,

      что за город? какой-нибудь санта-фе.

      обещаешь себе написать про войну,

      там не будет намека на глубину,

      только крик (каждый крик – тишины стена),

      я меняю свои имена (на!).

      ты идешь на войну имена менять,

      в каждой бойне остаются в тенях

      убитых частички твоей души,

      перемена миров – ты так решил.

      и бежишь от себя босиком с мешком

      браслетов (с запястья тащил тайком).

      неудачника видно по почерку, по волосам в носу,

      он несет свою спину, как будто бревно несут

      на субботнике двое с лениным, трое с лениным. листопад.

      неудачника защищает от мира собственный ад.

      или собственный рай, все равно исправить нельзя

      ничего, и гладишь спину улыбчивого кота.

      исчезают под утро воображаемые друзья,

      и еще обидней – исчезают буквы с листа.

      завтра наступит лето, но это

      не так уж важно, если купить билеты

      (заранее) до края света,

      а дальше по тонкой тропке за край.

      а там можно крушить буфеты

      с вишневым вареньем,

      сворачивать сигареты из иноземных трав,

      водить облака при себе не имея прав.

      если наступит лето, то каждый прав.

      выживешь с пулей в сердце

      и будешь рассказывать внукам,

      какая сука

      была их бабка,

      достала маузер и стреляла в упор

      и то промахнулась

      два раза.

      на третий