Лик скрытый. Иван Шмелев

itres.ru)

* * *I

      Сушкин получил отпуск. В батарее и в штабе ему надавали поручений: батарейный просил привезти колбасы и пуншевой карамели, другие – кто что, а командир дивизиона, пожилой человек, отвел в сторону и сказал, хмуря брови:

      – Зайдите, подпоручик, в синодальную лавку и купите такое вот… – показал он с вершок, – Евангелие. Я затерял, а мне прислали форматом больше. Самое маленькое купите.

      Поручение было это приятно, хотя Сушкин с гимназии не раскрывал Евангелия: приятно было узнать, что его командир, сухой и деловой человек, живет еще и другой, не деловой только жизнью.

      С денщиком Жуковым он поехал на тарантасе к конечной станции, прощаясь на время с разрухой и неуютом пугливо остановившейся жизни. Сбоку дороги, в голых кустах, солдаты рыли могилу, на снегу лежали кучки желтой земли, пустынно смотрели свежие низенькие кресты с черными буковками. Для чего-то стоял на дороге высокий шест с метелкой соломы, а под ним, как под кровом, солдат перетягивал портянки. В виду длинного новенького барака с флагом попалась подвода с гробом, и шли два солдата: рыжебородый – с веревкой, и черненький и вертлявый – с новым крестом.

      – К благополучию! – сказал Жуков и снял папаху. – Эй, земляк! не калуцкой будет?!.

      – Солдаты поглядели, – чего это кричит при офицере, – черненький отмахнул крестом.

      – Божий!

      – Почему же к благополучию? – спросил Сушкин.

      – Примета такая старая, ваше благородие, – сказал Жуков, а сидевший за кучера солдат пояснил:

      – Глупость калуцкая, ваше благородие. Благополучия такого много… А у нас, в танбовской, этого никак не понимают.

      Сушкин подумал: «пусть будет к благополучию! я еду к Наташе».

      Поезда пришлось ждать. У столика, где Сушкин пил чай, сидел низенький сухощавый капитан с нервным лицом в серой щетинке и постукивал ложечкой. Он уже был ранен – в голову, поправился, а теперь сильно контужен – страшные боли и дерганье, и едет лечиться. У капитана – узнал Сушкин – в Сибири жена и две дочки, Лида и Котик, дом с садом и чудесные куры лагншаны. Капитан показал и карточку жены – худенькой, с усталым лицом, – и девочек в белых платьях. Рассказал о себе и Сушкин, – такой душевный был капитан, – что едет навестить мать, и подосадовал, что потерял Наташину карточку, когда пропал чемодан, в походе. А то бы показал капитану.

      К ночи поезд составили. Это был санитарный, и ехать пришлось в служебном вагоне, и в тесноте. Решили доехать до узлового пункта, а там пересесть в пассажирский и выспаться. Проговорили всю ночь. Рассказывая про свое, Сушкин вспомнил свои письма-признанья и стыдливые, в которых очень мало прочтешь, – Наташины. Вспомнил, как собирал ландыши под обстрелом.

      – …Батарея стояла в лощине, у леса, а лес сильно обстреливали. Удивительное ощущение было!

      И вызвал в памяти этот лес, темный, пустой и гулкий от грохота. И тихие ландыши – маленькие Наташи.

      – Лес был словно живой… кричал! И знаете… я тогда в первый раз увидел, до чего красивы цветы! Это были какие-то необыкновенные ландыши! И запах…

      Не сказал только, какое восторженное послал тогда Наташе письмо с этими ландышами, и как Наташа ответила: «мне было страшно читать, храни вас Бог».

      …Не поймет капитан, что заключено в этих чудесных словах! Тут вся Наташа.

      Капитан рассказал, как женился, как они погорели, и как погибли все его куры, но потом он снова завел. Показал даже, какой ему шерстяной шлемик связала Лида, а Котик прислала ему в посылке…

      – Не догадаетесь! Открываю посылку… – шептал капитан, приближая круглоглазое маленькое лицо к лицу Сушкина, словно сообщал тайну: – оказывается! шоколад, печенье… и… стоптанная ее туфелька!! А только отбили жесточайшую атаку! До слез!!

      Поговорили о войне, о жизни, о планах на будущее. Сушкин высказывался откровенно и горячо.

      – Я и раньше смотрел на жизнь, как на результат моей воли, моих усилий… Хочу, знаю – и строю! А война меня еще больше укрепила в этом. Уметь и хотеть! А теперь я и наголодался. Жизнь пока ждет, но… придет время! Наверстаем свое, капитан! Будущее не за горами…

      Это будущее ясно смотрело на него, обдуманное и верное: вернется – будет Наташа, будет инженером товарищества, – ход открыт, у главного инженера определили врачи диабет; директор товарищества – будущий шурин. А там – изучит дело, поставит свое и будет независимым… А не вернется… Но тут и не может быть будущего.

      – Да, да… – оглушенный потоком слов, нервно повторял капитан и дергал лицом.

      – Хороший урок всем мягкотелым эта война! – возбужденно не раз повторял Сушкин, и все развивал капитану свои взгляды на жизнь, как ее надо ковать. – Ничего без борьбы! Борьба… это – великий двигатель!

      – Да, да… – повторял и повторял капитан, прихватывая усы и морщась.

      Надоели друг другу и устали.

      Утром пересели в пассажирский поезд. Устроились удобно, в купе. На нижнем месте, ткнувшись головой в смятую комом бурку, храпел толстый доктор,