Мерзавец на выданье. Людмила Милевская

а его, оживилась. Явно кокетничала. А меня старательно прятала, прикрывала собой.

      Стыдится! Ну да, ей за меня стыдно. Она считает меня уродом. Ей нужны только деньги. Мои деньги. Так будет всегда. Так было с Шанталь. И с Лаурой. И с Диной, и с Сарой…

      Ну почему я на них западаю? Все эти длинноногие красавицы-дылды одинаковы. Невинные губки, наивные глазки, ангельские мордашки, а сами копилки.

      Копилки!

      Жерди! Верзилы!»

      Все утро ругались.

      – Дороф, – отбивалась она, – не чуди, никто мне не нужен, ни на кого я не смотрю, ты самый лучший…

      – Самый?

      – Да!

      – Нет, не самый. Всего лишь десятый. Удивляюсь… Да нет, просто не понимаю, зачем ты выбрала меня, когда целых девять человек впереди. Они же гораздо богаче. Одна из них, правда, женщина. И двое – голубых. Остальные и вовсе женаты. Вот и ответ: я единственный холостяк в золотом списке.

      – Да, ты единственный холостяк, – согласилась она и озорно добавила: – Ты единственный холостяк, которого я люблю.

      – Все женщины лгуньи.

      Она обиделась и капризно поджала пухлые губы:

      – Дороф, это зло. Очень зло. Я не заслужила. Ну что на тебя нашло? Чем я тебя обидела?

      Он пожал плечами:

      – Ничем.

      Сидящий у фонтана брюнет кому-то улыбнулся, от чего его мужественное лицо неожиданно преобразилось: на щеках появились детские ямочки, задорно сморщился нос. Он поднялся из-за столика и с ленивой небрежностью прошелся мимо ограды, наклонился к фонтану, поймал в ладони бойкую струю, игриво стряхнул с рук капли воды, вытер лицо и, поглядывая на часы, уселся обратно за свой столик.

      Дороф зло подумал: «Что он бродит здесь, этот красавчик? Кого он ждет?»

      Перехватив злой взгляд жениха, она от брюнета отвернулась, но всем своим видом выражала раздражение и недовольство. Он смягчился:

      – Прости меня и не сердись. Жарко, неважное самочувствие.

      Она вздохнула, нервно глянула на часы, тряхнула золотыми кудрями, улыбнулась, ласково попросила:

      – Дороф, миленький, хватит ругаться. Пойдем в отель, я больше не могу сидеть на солнцепеке. Алжир ужасная страна: слишком много солнца. Мне здесь страшно надоело. Умоляю, Дороф, пойдем под кондиционер, пока я солнечный удар не получила.

      Он сдался:

      – Пойдем.

      Уже в лифте, с нежностью глядя на нее, он подумал: «И в самом деле, что со мной? Совсем девчонку замучил. С чего вдруг взял, что не любит меня? Сара, Лаура, Дина, Шанталь – стервы, конечно, но Лена другая. Она русская. Русские женщины особенные. Они умеют любить. Дед утверждал, что русские женщины самые лучшие в мире. Теперь я и сам так могу сказать. Лена – самая лучшая. Она честная, умная, красивая…»

      Он себя успокаивал, и все же было тревожно, муторно на душе. Почему? Предчувствие?

      Он на себя разозлился: «К черту предчувствие! Лена моя невеста! Мы скоро поженимся! Скорей бы…

      Интересно, что она думает обо мне? Кто я в ее глазах?

      Впрочем, какая разница…»

      Он невесту любил, но порой казалось ему, что женщины вообще не думают. Когда им думать? Лена так занята: «тащится» перед зеркалом, что-то жует, ругает прислугу, в солярии часами «фритюрится», листает журналы, «зависает» в бассейне, «отшикаривается» в салонах, «шопингует» и все это с трубкой под ухом: болтает, болтает, болтает…

      За такие мысли он обычно себя ругал.

      Когда вошли в номер, Лена метнулась к окну, рухнула на диван, нервно глянула на часы и попросила:

      – Милый, иди ко мне, расскажи почему такой грустный.

      Неожиданно он заупрямился:

      – Нет.

      Она капризно надула губки и пропела:

      – Люби-мый, я хочу зна-ать.

      Он покачал головой. Ее красивое лицо исказила гримаса испуга:

      – Не сядешь?

      – Нет.

      – Но почему?

      – Не хочу.

      Она (в который раз?) нервно глянула на часы и закричала:

      – Дороф! Я обижусь! Сейчас же иди ко мне!

      – Зачем?

      – Расскажешь о себе.

      – Что?

      – Все-все. Кто твои предки? Откуда они? Все-все расскажи.

      Он оперся спиной о дверной косяк, небрежно закинул ногу за ногу и рассмеялся:

      – Невеста за три дня до свадьбы наконец заинтересовалась родословной жениха.

      – Не язви.

      Он согласился:

      – Хорошо, не буду. Даже расскажу: я русский. Мой дед, Михаил Доров, в тридцатых прошлого века уехал из России, сбежал в Америку от Сталинских репрессий. В Америку, как думалось ему, в свободную страну. Там наша фамилия претерпела некоторые изменения: Доров стал Дороф. Впрочем, это обо мне можно прочитать в любой газете.

      – Я знаю, – она снова глянула на часы: – Дороф, умоляю, не упрямься, подойди