Четыре времени любви. Игорь Исаев

эзия – воистину лавка сокровищ!

      На её полках найдётся всё, что угодно, и на все возможные случаи жизни!

      Вот, пожалуйста, отыскалась изящная пушкинская полустрофа – идеальное предисловие к подборке стихов разных лет. Ни убавить, ни прибавить!

      Тем не менее, положение автора, представляющего читателю свою книгу, не позволяет мне прятаться в тени цитаты, пусть и великолепной.

      Итак, что в этой книге, где её начала?

      …Декабрьская ночь 1969 года. Пассажиры поезда «Москва-Ленинград» давно угомонились, в вагоне царит полумрак, четырнадцатилетний мальчик лежит на верхней полке, прижавшись лбом к холодному стеклу. Ему не спится. За окном проносится однообразный снежный пейзаж, а в чёрном безлунном небе, раскачиваясь в такт с вагоном, не по-городскому ярко сияют звёзды…

      И под утро сложилось:

      Горит полночная звезда

      и догорает…

      Без остатка.

      В пути грохочут поезда,

      Как сны, минуют полустанки

      и исчезают…

      Без следа.

      Без следа, впрочем, исчезли из памяти и все остальные строки этого текста, что не так уж и важно.

      Для меня это был первый, робкий, но вполне осознанный поэтический опыт. С тех пор не раз и не два я предпринимал попытки что-то сочинять. Особенно усердствовал в юные годы, но, хотя с годами мой сочинительский пыл заметно поостыл, я и теперь не чужд этим забавам.

      Некоторые из моих попыток разных лет собраны под обложкой этой книги. Что из этого получилось, судить вам.

      И.И.

      Карусель

      «Четвёртый час, уснёт метель…»

      Четвёртый час, уснёт метель,

      натанцевавшись до упада;

      январь простынкой снегопада

      застелет свежую постель;

      в поля сбежавшие ветра

      взорвут зарядов снежных порох,

      а городу оставят шорох

      и скрип морозный до утра.

      В подглазьях сонных фонарей

      ещё искрится и снежится;

      как белый пёс, сугроб ложится

      клубком у уличных дверей.

      Угадывается желтизна

      в прорехах вздымленного неба,

      горбушкой высохшего хлеба

      плывёт над городом луна.

      На льдистом взгорке, что есть сил

      скрипя рассерженно резиной,

      от тёмного подъезда в зиму

      ныряет позднее такси.

      И затихают до поры

      дворы; не тронуто убранство.

      Смыкают время и пространство

      в снегах лежащие миры…

      Песня о хорошей погоде

      В дальнем городе ветры

      разметают прохожих.

      В дальнем городе, верно,

      на меня нет похожих.

      Но гуляет по крышам,

      и смеётся – до боли —

      эта песня, ты слышишь,

      о хорошей погоде…

      В ней поётся, что норды

      побелели от свиста,

      что рассыпаны ноты

      февраля-тромбониста.

      Снег колючий завьюжил,

      сделав клумбу седою,

      и промёрзшие лужи

      заплывают слюдою…

      Море призрачным зверем

      жмётся к тучам тяжёлым

      и не верит, не верит

      облакам-дирижёрам.

      Скулы стынут от стужи,

      не спасают одежды…

      Снег над городом вьюжит,

      леденеют надежды…

      Понимаешь, ведь если

      шторм накатит на город,

      это, в сущности, песня

      о хорошей погоде.

      Ты слезы не уронишь…

      Все снега, все пороши —

      это песни всего лишь

      о погоде хорошей…

      Мартовская пастораль

      Под ногами то лёд,

      то промёрзшая снежная крошка,

      растерявший пожитки,

      к окраинам жмётся февраль.

      А над городом солнце —

      ленивая рыжая кошка.

      Это март. Возвращение.

      Круг, а точнее – спираль.

      Чуть светлей на душе,

      потому что светлей за окошком.

      Исключите сквозняк —

      городская вокруг пастораль,

      здесь по крышам гуляет

      ленивая рыжая кошка,

      и, позёмкой пыля,

      за поля

      убегает февраль…