Бя-а, бя-а, Черная овца. Редьярд Киплинг

мы, одна для папы,

      И ни одной для мальчика, который кричит.

Колыбельная песня

      Первая корзина

      Когда я был в доме отца, мне жилось лучше.

      Айя, хамаль и Мита, грязный, толстый мальчуган в красном с золотом тюрбане, уложили Понча в постель. Юди, уже закрытая занавесками от москитов, почти засыпала. Пончу было позволено не ложиться до обеда. Многие привилегии были даны Пончу за последние десять дней. Много доброты и снисходительности проявляли окружающие ко всем его шумным и беспокойным выходкам. Теперь он сидел на краю постели и преспокойно болтал голыми ногами.

      – Понч-бэбэ ляжет спать? – вопросительно намекнула айя.

      – Нет, – ответил Понч. – Понч-бэбэ будет слушать сказку о Рэнни, который превратился в тигра. Мита будет рассказывать, хамаль спрячется за дверь и будет реветь, как тигр, когда будет нужно.

      – Но мы разбудим Юди-бэбэ, – пробовала возразить айя.

      – Юди-бэбэ не спит, – пропищал тоненький голосок из-за занавески. – «Жил был в Дели Рэнни…» Говори дальше, Мита, – и она спала уже, когда Мита начал рассказывать сказку. Никогда еще не исполнялась просьба Понча о сказке с такой готовностью, как сегодня.

      Он сидел и размышлял, а хамаль рычал, как тигр, во всех углах комнаты.

      – Будет! – властно остановил Понч. – Почему не идет папа, чтобы сказать, что пришел дать мне пут-пут?

      – Понч-бэбэ уезжает, – сказала айя. – На будущей неделе Понча-бэбэ уже не будет, и некому будет брать меня за волосы. – Она смотрела грустно на мальчика-хозяина, который был очень дорог ее сердцу.

      – По железной дороге? – спросил Понч, вставая на постели. – До самого Нассика, где живет Ренни-тигр?

      – Нет, в этом году не в Нассик, маленький сахиб, – сказал Мита, сажая его на плечи. – Туда к морю, где растут кокосовые орехи, а потом через море на большом корабле. Возьмешь с собой Миту в «Билант»?

      – Всех возьму! – провозгласил Понч с высоты своего величия, сидя на плечах Миты. – И Миту, и айю, и хамаля, и Бини-садовника, и сахиба капитана, всех.

      В голосе Миты не звучала насмешка, когда он возразил: «Сахиб очень милостив», кладя маленького человека в постель, в то время как айя сидела в дверях, освещенная лунным светом, и убаюкивала его бесконечным, протяжным гимном, который пела обыкновенно в римско-католической церкви. Понч свернулся клубочком и заснул.

      Утром Юди разбудила его возгласом, что в детскую прибежала крыса, и он забыл сообщить ей удивительные новости. Да, пожалуй, Юди и не поняла бы важности события, так как ей было всего три года. Пончу было уже пять, он знал, что путешествие в Англию гораздо привлекательнее поездки в Нассик.

      Папа и мама продали экипажи и фортепиано, опустошили весь дом и сократили расход посуды для ежедневного обихода и долго совещались над связкой писем с почтовым штемпелем Роклингтона.

      – Всего хуже то, что нет ничего определенного, – сказал папа, дергая ус. – Письма сами по себе прекрасны, но предложения довольно умеренны.

      «Всего хуже то, что дети будут расти вдали от меня», – подумала мама, но вслух этого не сказала.

      – Нам остается только один выход из сотни, – с горечью сказал папа. – Через пять лет ты снова будешь дома, дорогая.

      – Пончу будет уже десять, Юди восемь. О, как долго будет тянуться время! И они будут жить среди чужих людей.

      – Понч очень общительный мальчуган. У него везде будут друзья.

      – А кто будет любить мою Ю?

      Они долго стояли потом поздно ночью над постельками в детской, и, мне кажется, мама тихо плакала. Когда папа вышел, она встала на колени у постельки Юди. Айя смотрела на нее и молилась, чтоб мэмсахиб не потеряла навсегда любовь своих детей, которых брали у нее, чтобы отдать чужим людям.

      Молитва мамы была несколько нелогична. «Пусть чужие люди любят моих детей и будут добры к ним так же, как я, но пусть любовь и доверие моих детей ко мне сохранятся навсегда, навсегда. Аминь». Понч потянулся во сне, Юди слегка застонала.

      На следующий день все отправились к морю, и там, на берегу, Понч и Юди узнали, что Мита и айя остаются дома. Но прежде чем Мита и айя успели осушить слезы, Понч увлекся тысячью новых и интересных вещей на пароходе, где были толстые канаты, блоки и паровая труба.

      – Приезжай опять, Понч-бэбэ, – сказала айя.

      – Приезжай, – сказал Мита, – и будь бурра сахиб (большой человек).

      – Да, – сказал Понч, поднятый отцом, чтобы послать последний привет провожающим. – Да, я приеду и буду бурра сахиб балагур (совсем большим человеком).

      В конце первого дня Понч просился скорее в Англию, а потом была сильная качка, и Понч очень страдал.

      – Когда я вернусь в Бомбей, – сказал Понч, поправившись немного, – то буду ездить по дороге в экипаже. Это очень гадкий корабль.

      Швед лоцман утешал его, и с течением времени он опять изменил свое мнение о путешествии. Он видел и слышал так много нового, что