Родимые пятна. Кир Булычев

срочно ко мне в кабинет! Под столом лежит бумажный мешок. Только не рассыпь. Удалов, еще воды!

      В голосе Минца была такая уверенность в своем праве приказывать, что Удалов с Грубиным со всех ног бросились выполнять приказы. К тому времени, когда Грубин приволок бумажный мешок, зеленый росток достиг десятисантиметровой высоты и выпустил несколько листочков. Земля вокруг стала сухой и пошла трещинками. Минц первым делом опрокинул на росток ведро воды, знаком прогнал Удалова за следующим, а сам взял у Грубина мешок и пояснил:

      – Удобрения.

      Видно, росток нуждался в помощи. Сразу стало заметно, что внизу, возле земли, стебель стал коричневеть и покрываться тонкой корой.

      – Можно передохнуть, – сказал Минц. – Удалов польет.

      Он отошел к столу, сел на скамейку так, чтобы не выпускать растение из виду.

      – Это из семечка? – обрел наконец голос старик Ложкин.

      – Вот именно, – улыбнулся Минц. – Из самого обыкновенного семечка – самая обыкновенная яблоня.

      – И яблоки будут? – спросил растерянно Погосян.

      – И яблоки.

      – А когда?

      – Часа через полтора, – сказал Минц. – Этот сорт относится к числу поздних.

      Когда через час с рынка вернулась Ксения Удалова, она застала странную картину. Мужчины сидели за столом для домино и глядели, как на могучей раскидистой яблоне, выросшей посреди двора за то время, пока ее не было, наливаются зеленые плоды. Ксения окинула мужчин подозрительным взглядом, полагая, что они напились и потому яблоня мерещится им так сильно, что этот бред оказывает влияние и на нее. Среди мужчин она сразу углядела профессора Минца, но не увидела мужа. Потому спросила:

      – Где Корнелий?

      – Я тут, – ответил Корнелий.

      Он бежал через двор с двумя полными ведрами.

      – Я тут, кисочка, – повторил он, выливая воду под яблоню. – Ты хотела что-то спросить?

      – Я только хотела сказать, что гулянки не доведут тебя до добра, – сказала Ксения и пошла домой.

      А Минц между тем рассказывал:

      – Я подумал: если в растениях заложена информация, когда им расти, когда распускать листья и когда плодоносить, то мы, люди, этой информацией можем воспользоваться. При условии, что моя догадка верна.

      – Какая догадка? – спросил Ложкин.

      – А что, подумал я, – ответил Минц, – если в информации закодированы не приказы, не разрешения, а запреты? Представьте себе ребенка. Он видит кучу шоколадных конфет, которые выложили на стол, потому что родители ждут к чаю любимую тетю. Ребенок топает к столу и тянет свою лапку к конфете. Ну ладно, одну ему еще разрешают съесть. А как потянулся за второй, ему сразу – шлеп по ручке! Остановись. Конфеты плохо влияют на здоровье и вызывают диатез. Может, в самом деле родители в тот момент думают не о диатезе, а о том, что тетя останется без конфет. Не важно. Родители выполняют свою биологическую функцию – запрещать излишества. Подумайте, смысл воспитания на девяносто процентов в запретах. Не будь их, человечество давно бы вымерло от обжорства или простуды. У растения нет таких родителей, которые бы велели ему не плодоносить или сбросить листья, потому что их все равно погубит мороз. Некому их учить жизни, кроме собственных клеток, кроме тех внутренних воспитателей, которые заложила в них природа. Вам понятен ход моих мыслей?