Космография ревности. Кир Булычев

на у нас рехнулась, – сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.

      – Ты о ком? – спросил Максим, открывая пиво.

      Он налил отцу.

      Корнелий Иванович отпил и сказал:

      – В мое время было только «Жигулевское» – и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!

      – А вчера она на рынок не пошла, – сказала Маргарита. – Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит – на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.

      – Возраст, – заметил Максим, – сказывается, при всем моем уважении.

      Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.

      С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.

      Максим решил наладить мир в семействе и произнес:

      – Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?

      – Это в какую химчистку? – спросила Ксения.

      – На бывшую Серафимовича, – сказала Маргарита. – И мой серый костюм захватите.

      – На Серафимовича не могу, – сказала Ксения из кухни.

      И все замолчали.

      Серафимовича была улицей почти соседской.

      – Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.

      – Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.

      – Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.

      – Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.

      – На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.

      В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, во двор.

      Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.

      А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.

      Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.

      Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие, и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она, вообще-то, была несчастной женщиной.

      – Вы куда? – спросила Маргарита.

      – Тебя не касается, – ответила свекровь.

      Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.

      Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?

      Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.

      – А ты давал основания? – это Минц говорит.

      – Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?

      Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.

      – Не преувеличивай, Корнелий… Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.

      Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.

      Ксения вздохнула.

      – Смеются, – произнесла она вслух. – Ну ладно, досмеются.

      Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.

      Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.

      Дальше ни шагу!

      Она и замерла.

      Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».

      Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда, как орудия пыток, выглядывают грабли…

      Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.

      Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?

      И